Политическая антропология

Консервативное направление не дало ни одного значительного политического теоретика, кроте Стахе и Трейчке, которые в существенном обнаруживали консервативный образ мыслей. Класс, выросший в идеях наследственного владения и традиций, менее нуждается в теоретическом оправдании, нежели тот, который стремится вперед. Поэтому-то либеральные государственные теории старее консервативных.

Апологеты благородного сословия, которые в начале XIX столетия, вследствие либерального просвещения и реформы, писали свои брошюры против «безбожных буржуазных ученых», всегда аргументировали свои доводы только указаниями на свою расу и традиции. Один такой апологет писал еще в 1807 г., что есть только одно «сословие» в мире, именно дворянство, что только дворянином можно быть «от рождения», тогда как не-дворяне родятся на свет без всяких прерогатив. Только дворянин имеет семью и происходит «из семьи». Дворянство произошло путем отбора из массы и посредством рождения возвысилось над всеми. Физическая организация его совершенно отличная. По внешности — крестьянский парень и природный принц хотя и кажутся сходными, но, химически исследованные, они дали бы громадное различие. Крестьянин есть «некоторым образом организованная масса картофеля, имеющая способность двигаться и переваривать самое себя». Напротив, органы ребенка из благородного сословия состоят «из самых тонких веществ, которые уже его мама (Mama) вводит в свой организм». Громадное различие состоит однако в организации нервов и головы. «Таким образом дворянство привилегировано не только одним государством, но самой природой, и действительность его привилегий и преимуществ вытекает из его врожденных и приобретенных заслуг. Из этого само собой проистекает неравенство прав вообще и необходимость отодвигания назад мещан. Как иначе может продолжаться дворянство, как не путем рождений? Как иначе можно происходить из семьи, как не путем наследственности? И как может иметь место хорошее состояние государства без сословия, на котором покоится его блеск и его честь?».[375]

Не так решительно и смело, но в сущности в таком же духе говорит Г. Стахе, давая научное обоснование консервативной политики в своих чтениях о «современных партиях в государстве и церкви» (1863). Стахе различает партии революции и легитизма и причисляет к первым все направления от либерально-конституционного до социалистического. «Возмущение выражается отвержением определенного существующего господства, революция же — это переворот и ниспровержение самих отношений господства, имеющее целью поставить начальство и закон ниже человека, а не над ним, как было раньше. Суверенитет народной воли, уничтожение установленных уже расчленений общества, подчинение учреждений человеческим правам, вместо приспособления и отмеривания человеческих прав сообразно этим учреждениям, — вот что составляет революцию». Он причисляет к партиям легитимизма все те, которые признают высший, безусловно связующий, Богом поставленный порядок, возвышающийся над народной волей и над целями правителей авторитет, историческое право, естественные расчленения, которые не допускают никакого другого основания и масштаба для государственного порядка, кроме прав и пользы людей, свободы народа или механического обеспечения общества.

Не надо быть консерватором, чтобы признать, что государственный порядок подчинен «священному закону развития», пред которым должны оправдывать себя и подвергаться испытанию все политические деяния народов и правителей. Но ошибочно думать, что этот моральный порядок должен превратиться в раз навсегда установленный и сделавшийся историческим строй, хотя эти самые теоретики и признают, что при известных обстоятельствах давление правительства может уничтожить все моральное существование народа.

С точки зрения исторического опыта, внутренняя социальная борьба никогда не прекратится. Революции в больших размерах были всегда внезапным политическим прорывом социальных эволюции, которые вступали в несогласие с переданными правовыми формами и уничтожали их, когда реакционные силы препятствовали постоянной и постепенной реформе. Рыцари и дворяне сами никогда не отступали перед насильственным возмущением против авторитета правительства, и многие, оправданные историческим развитием, революции вышли именно из среды князей и королей.