Второе. Сталин, конечно, не любил Тухачевского, но до поры до времени скрывал свое истинное отношение к нему. Он учитывал определенный авторитет, которым пользовался тот в военных кругах, а кроме того, с явным удовлетворением наблюдал за соперничеством между Тухачевским и наркомом обороны Ворошиловым. Хотя Ворошилов и был человеком Сталина, тем не менее последний охотно поощрял и даже порой провоцировал раздоры между своими сторонниками. Эти личные моменты были личными только на первый взгляд. В условиях резкого обострения обстановки они могли легко и естественно перенестись в политическую плоскость. Так, например, в период коллективизации, когда обстановка на селе часто доходила до градуса кипения, это отражалось и на положении в армии — ведь значительная часть красноармейцев были крестьянами и общее недовольство в деревне отражалось и на их позиции. Сталин, как политик реалистического плана, не мог сбрасывать со счета, что военные — даже если они и не представляли собой организованную оппозицию — могут в случае каких-либо осложнений при проведении сталинского политического курса выступить против него. Причем в отличие от лиц гражданских — типа Бухарина и Рыкова — в их распоряжении имелись реальные инструменты для осуществления военного заговора с целью отстранения вождя от власти. Словом, с военными шутки были плохи, особенно если учесть бонапартистские замашки людей типа Тухачевского. Поэтому для последнего серьезным и симптоматическим сигналом должен был послужить и, очевидно, послужил, на первый взгляд, мимолетный эпизод, когда во время процесса над троцкистами как бы мимоходом и без явной политической подоплеки прозвучала его фамилия в показаниях одного из подсудимых.
Суммируя, можно сказать, что определенная почва для подозрений в отношении Тухачевского существовала. И согласно одной из основных версий, гитлеровская разведка решила воспользоваться ситуацией. Вот как излагает планирование и осуществление этой операции сам В. Шелленберг.