Политическая история Первой мировой

Практически весь мировой Капитал боялся прочного русско-германского союза, боялся, пожалуй, больше, чем чего-либо другого. Такой союз делал невозможной большую континентальную войну в Европе, мог сорвать множество замыслов. Противостоять же военной силой такому союзу было бы очень сложно. Англия и США не имели сухопутных армий, а Франция…

Вот Франция-то, как наиболее обеспокоенная сторона, и ринулась обрабатывать Россию в пользу заключения прямого военного союза с ней. Естественно, против Германии.

Даже тугодум Александр III заколебался. Позиция же Гирса была отрицательной. Судьбы многих будущих прибылей повисли в сером воздухе петербургского мая 1891 года. А Франция всё настоятельнее хотела быть уже не только ростовщиком для России, но и её старшим воинским начальником.

В качестве кредитора французские Ротшильды обещали устроить России очередной заём. Через русских евреев они финансировали почти всё железнодорожное строительство в стране и контролировали б'oльшую часть банковской системы. И вдруг… Вдруг Альфонс Ротшильд заявил, что он-де с радостью разместил бы в Европе заём российского правительства, но «не сможет этого сделать, пока в России не прекратятся преследования несчастных евреев». Если учесть, что в Петербурге на одного банкира-русского приходилось четыре банкира-соплеменника Альфонса, то претензия была «обоснованной», что и говорить.

В то же время российские друзья парижского шантажиста обрабатывали царя и намекали: вот, мол, если бы Россия стала прямым союзником Франции, то для союзника в вопросе о займе могло бы быть и послабление.

Александр всё же колебался, а Гирс был твёрд в своём отрицании разумности такого шага.

Тогда Ротшильд расторг договор с царем о займе, и…

И уже в июле 1891 года бородатый самодержец, сняв фуражку (чтобы не отдавать честь), слушал «Марсельезу». А французская эскадра, приглашённая с «визитом дружбы», швартовалась под звуки революционного гимна у фортов монархического Кронштадта.

Пятьдесят девочек поднесли морякам-французам под командой адмирала Жерве букеты цветов. Идиотствующая российская публика восторженно орала: «Vive la France!».

В результате кредиты были получены, летом 1892 года в Петербурге прошло первое совещание начальников русского и французского генштабов, а в октябре 1893 года русская эскадра прибыла с ответным визитом в Тулон. Теперь уже французская публика облегчённо ревела: «Vive la Russie!», а один из русских (русских ли, правда?) корреспондентов сообщал в свою газету: «Я в каком-то чаду. Где я? Что такое случилось? Какая волшебная струя соединила всё это в одно чувство, в один разум? Разве не чувствуется тут присутствие Бога любви и братства, присутствие чего-то высшего, идеального, сходящего на людей только в высокие минуты»…

Присутствие некоего бога здесь действительно имело место быть, но бога наживы и войны, что тогда было понятно лишь тем, кто всё это в видах будущей европейской бойни, переходящей в мировую, и затевал.

К началу 1894 года франко-русская военная конвенция была подписана и взаимно ратифицирована. Теперь, начав войну с Францией, Германия автоматически получала и войну с Россией.

Однако сломать в одночасье русско-германские отношения было нелегко. Достаточно сказать, что первый торговый договор между двумя монархиями был заключён лишь в конце XIX века. Ранее договора не было не потому, что не было торговли, а потому, что она шла «по-родственному». Уж очень сильными оказывались взаимные и династические, и экономические связи.

Теперь же Александр III позволял себе припугнуть Вильгельма II тем, что он, мол, наводнит Германию казаками. В устах мало склонного к шуткам русского императора такие угрозы производили на немцев впечатление, что называется, неизгладимое… К тому же немцы не забывали о факторе «ночной кукушки». Ведь женой Александра III, то есть русской императрицей, была датчанка, к Германии относившаяся традиционно враждебно.

России вообще везло не только на «серых кардиналов», но и на подобных «серых «кукушек»». Скажем, резкий отворот от Берлина совершил Александр III, а помогал ему в этом министр финансов Сергей Юльевич Витте – счастливый муж разведённой еврейки Матильды Ивановны Лисаневич (урождённой то ли Хотимской, то ли Нурок).

ВИТТЕ числился также другом парижских Ротшильдов и петербургского банкира Адольфа Юльевича Ротштейна, и эти Ротштейны и Ротшильды вертели политикой России, как хотели. 18 июня 1895 года давний сотрудник Гирса граф Ламздорф внёс в свой дневник: «Наш посол беспокоится за судьбу нашего займа и уверяет, что французские капиталисты не дадут ни копейки, если в займе будут участвовать англичане или немцы. Он приписывает всё зло преждевременному разглашению сведений агентом Ротштейном; тот беседовал с Ротшильдом ещё до обращения в кредитные учреждения…».

А за месяц до этого Ламздорф записал: «Парижский Ротшильд отказывается вести переговоры о частичном займе, поскольку не может этого сделать без лондонского Ротшильда».