Политическая история Первой мировой

Во Франции промышленники и коммерсанты получали наличные доходы золотыми луидорами и золотом же расплачивались. Эдуард Ротшильд в загородном замке Лафферьер закатывал костюмированные персидские балы. А ранним летом 1914 года «весь» (то есть избранный) Париж увидел бал драгоценных камней.

Супердамы заранее обменялись драгоценностями, чтобы блеснуть – в прямом смысле слова – платьем цвета камней, украшавших его сверху донизу. Очевидец писал: «Красные рубины, зелёные изумруды, васильковые сапфиры, белоснежные, чёрные и розовые жемчуга сливались в один блестящий фейерверк. Но больше всего ослепляли белые и голубые бриллианты».

Когда война стала фактом, то раздалось хоровое: «Как неожиданно!», «Война застала нас врасплох!». Французский еженедельник «Симан Финансир» 1 августа писал: «Понадобилась только неделя, чтобы привести Европу на грань катастрофы, ещё не виданной в истории».

Что ж, значит, Капитал провёл свою многолетнюю работу квалифицированно и аккуратно. И при чём здесь «неделя», если французский посол в Сербии ещё в 1911 году жаловался: «Французская держава по каждому пункту в мире поставлена в распоряжение к ле Крезо»?

А «Крезо» – это пушки.

А вот ещё одна «капля», в которой отражена эпоха… В августе 1913 года на 9-й конференции начальников Генеральных штабов Франции и России (тогда это были Жоффр и Жилинский) Жоффр потребовал во имя скорейшей концентрации русских войск для наступления на Германию проложить тысячи (!) километров новых железнодорожных путей, удвоить линии Барановичи – Пенза – Ряжск – Смоленск; Барановичи – Сарны – Ровно; Лозовая – Полтава – Киев – Ковель и построить новый двухколейный путь Рязань – Тула – Варшава.

Ещё до 9-й конференции по требованию французов был учетверён участок Жабинка – Брест – Литовск («каких-то» сто километров) и построен двухколейный путь Брянск – Гомель – Лунинец – Жабинка (тут уже этих километров набиралось под тысячу).

Жабинка, Барановичи, Лунинец, Сарны, Ковель, Ряжск… Болотные, лесные, захолустные места… Тогдашнее экономическое значение – это ноль. Однако это были стратегически важные направления. На экономических картах маленькие точки бесследно проваливались в крупноячеистую сетку параллелей и меридианов, однако на картах штабных они занимали место самое почётное.

Русской экономике очень пригодились бы эти тысячи стальных километров для объединения в целостный комплекс промышленных районов, житниц хлебных и рыбных, зон лесных и степных. А вместо этого – по воле чужеземного Золотого Клана и во имя его – русские мастеровые прокладывали по болотному бездорожью пути в никуда…

А точнее – пути в войну.

Загодя!

Нет, сказать, что всё произошло так уж неожиданно, было бы опрометчиво. В январском номере органа военного министерства России «Разведчик» за 1914 год военный министр Сухомлинов писал: «Мы все знаем, что готовимся к войне на западной границе, преимущественно против Германии. Не только армия, но и весь русский народ должен быть готов к мысли, что мы должны вооружиться для истребительной (слог-то каков! – С. К.) войны против немцев и что германские империи должны быть разрушены, хотя бы пришлось пожертвовать сотнями тысяч человеческих жизней».

Это была, конечно, не только антигерманская, но и антирусская провокация. А разве не такой же провокацией было требование Пуанкаре расходовать французские кредиты на строительство в России стратегических железных дорог, протянутых к германским границам? И разве не провокацией стал визит «Пуанкаре-войны» в Россию после Сараевского убийства?

ПРЕЗИДЕНТ Франции приехал в Петербург на встречу с царем 20 июля, то есть до австрийского ультиматума Сербии. И весь его визит выглядел как вызов Германии и одновременно как предвоенная инспекция России. Царь Николай в эти дни досрочно произвёл в офицеры юнкеров выпускных классов военных училищ и громогласно заявлял, что Франции надо продержаться десять суток, пока Россия отмобилизуется и «накладёт» немцам «как следует».

Любопытно, что Сухомлинов 11 июня 1915 года был с позором отстранён, 21 апреля 1916 года арестован и заключён в Петропавловку, но Николай его освободил. Летом 1917 года, уже во «временной» России, генерала всё же судили и 12 сентября приговорили к пожизненной каторге. И он тут же сбежал… в Германию.

Там-то, на вилле в Ванзее под Берлином, он после войны не удержался от признания: «Если кто когда-нибудь… займётся выяснением закулисной истории возникновения войны, тот должен будет обратить особенное внимание на дни пребывания Пуанкаре в Петербурге, а также и последующее время приблизительно от 24 до 28 июля».

Пуанкаре, повторяю, приехал явно на инспекцию, но это – во-первых. Кроме того он приехал и для того, чтобы «обрубить» все «швартовые», ещё привязывающие Россию к мирной внешней политике. И всё вышло, как и планировалось: «патриотический» антигерманизм достиг в России того уровня, после которого надо скорее сдерживать «коней» (или всё же ослов?) до поры, а не шпорить их.