В трехтомном исследовании американского социолога М. Кастеллса «Информационная эра: экономика, общество и культура»[104]
представлена картина мира с глобальной экономикой и международным финансовым рынком, функционирование которого привело к формированию метасистемы, принадлежащей даже не элитам национальных государств, а безличным и виртуальным электронным импульсам, в манипулировании которыми принимают участие многочисленные игроки с непредсказуемыми поступками. Эта новая мировая экономика создала новое – сетевое – общество, где место традиционной культуры заняла культура реальной виртуальности. В этой информационной галактике массовые коммуникации, особенно телевидение, стали ареной политической борьбы, от захвата и освоения которой зависят победы на выборах, в военных и политических кампаниях. Современные концепции информационного общества и глобальных процессов трансформации сводятся к тому, что прогноз развития человечества на следующее столетие дать практически невозможно[105]. Исследования Кастеллса, шотландского ученого Б. Мак-Нейера[106], американского специалиста Ф. Вебстера примечательны, прежде всего, тем, что помогают взглянуть на события в России в контексте нового миропорядка, уйдя от идеологически ограниченного детерминизма посттоталитарного переходного периода.Важной тенденцией, которая проявилась в последние годы как результат интенсивной реализации научно-исследовательских проектов, раскрывающих структуру и механизм политической цензуры, является использование этих знаний для решения конкретно-исторических задач. Типичной, на наш взгляд, является диссертация Л.А. Молчанова «Газеты России в годы революции и гражданской войны (октябрь 19171920 гг.): Опыт комплексного исследования»[107]
, в которой специальная глава посвящена особенностям функционирования военной цензуры. Значительное место занимает анализ цензурного фактора в докторской диссертации М.П. Мохначевой, посвященной специфической области российской журналистики XIX в. – научно-исторической[108]. По нашему мнению, особый интерес к цензуре XX в. и та роль, которую она занимала в том числе и в научно-издательской деятельности, привлекли внимание автора к Цензурному комитету и его влиянию на наукотворческую деятельность. Однако и это наиболее характерно для диссертации Л.А. Молчанова, цензура рассматривается в лучшем случае как институт государственной власти, но не как политико-идеологичская система, имеющая закономерные структурно-функциональные особенности. Отсюда и размытость таких основополагающих понятий, как военная цензура и идеологический контроль[109].Таким образом, можно сделать следующие выводы. Широта и объем историографической информации напрямую связаны с концепцией исследования: с определением понятия «политическая цензура в СССР», представлением о ее функциях и механизмах, структурных и внеструктурных проявлениях. Отсюда – привлечение литературы из различных областей знания, включая культурологические, социологические, философские, филологические, искусствоведческие исследования, в которых раскрываются общие и конкретные черты и проявления целенаправленного давления, контроля и непосредственных цензурных вмешательств.
Цензура долгое время оставалась вне границ советской историографии; практически исключены были любые попытки изучения даже дореволюционной истории цензурных органов: они рассматривались как стремление провести аналогии с современностью. Именно этим объясняется, что в советское время появилось только несколько работ справочно-библиографического характера по истории дореволюционной цензуры.