Политические хроники, 1921-1927

— Двадцать километров пер, — прохрипел он, — никто встретить не смог, сволочи! Спать хочу. Там, в тайге, еще большой лежит — по следам найдете.

И, сняв шапку с мокрой головы, он лизнул сухим, шершавым языком снег, занесенный кем-то из сыщиков в заимку.

Стало очень тихо. Все недоуменно переглядывались, а потом к Исаеву подошла Сашенька с сияющими глазами, стала перед ним на колени и принялась целовать его воспаленное, сухое лицо.

Ванюшин, кривя лицо, сказал:

— Дерьмо вы, а не сыщики, чем деньги вам платить, так лучше учить проституток китайской грамоте. «Убийство», «допросик», — передразнил он контрразведчиков и смачно, презрительно сплюнул.

Те переглянулись и ничего не ответили. Ванюшин по-шутовски согнулся и шепнул Исаеву на ухо:

— А патрон, судя по твоим словам, был один, Максим… Как же двоих зверей ухандокал, а, маленький мой?

* * *

Через три дня полковник Суходольский, назначенный Меркуловым исполняющим обязанности начальника контрразведки, вызвал Исаева через подставных лиц на свидание в оперативный отдел штаба молчановской армии. Он пошел навстречу Исаеву с открытыми для объятий руками. Чуть заикаясь — это было у него в минуты сильнейшего волнения, — Суходольский спросил, глотая открытые гласные:

— Так что же, друг мой, «да»?

Исаев улыбнулся и сказал:

— Покойник был шалунишкой и болтуном. С вами страшно иметь дело — вы слишком ветрены в симпатиях и болтливы в дружеских беседах с друзьями из мира богемы. Тем не менее я уже сказал покойнику на охоте — «да». Я повторяю вам, Суходольский, — «да»! Да! Слышите вы?! Да! Но одно условие — никаких кличек, номеров и шифров — я идейный борец, я против доносительства и политического негодяйства. Ну, будьте здоровы, надеюсь, вы не станете меня задерживать для любовного объяснения. Кстати, ваши деньги мне не будут нужны, они воняют разложением и трусостью. Не пугайтесь, дерзость — это моя манера, она симпатична тем, чья профессия — сдержанность и благопристойность.

ВОЛОЧАЕВКА

Поздняя ночь. Огромная луна. Черные тени от изорванной колючей проволоки рвут искрящийся снег.

Тихий говор санитаров, крики раненых, которых относят к походным фельдшерским пунктам на носилках, смех живых и легко обмороженных слышен сейчас здесь.

По бескрайнему полю, среди трупов, идут Блюхер, Постышев, командиры полков, бригад и партизанских отрядов.

— Белый, — кто-то говорит тихо, показывая на труп молоденького паренька. Глаза — стеклянные, удивленные, чистые, как вода.

— Еще белый.

— Каппелевец.

— Семеновед.

— Наш.

— Белый.

— Наш.

— Хватит, — тихо говорит кто-то, — русские все они. Русские.

Дальше командиры идут молча — по отвоеванной земле, после великой победы, среди трупов русских людей, припорошенных искрящимся, синим снегом.