Политические хроники, 1921-1927

И всю эту ночь за домом Неуманна продолжали наблюдать. Продолжали наблюдение и утром следующего дня: Роман рассчитал, что если теперь, имея в руках шелковку, Неуманн не поедет с утра в министерство — а ездил он туда крайне редко, только в экстраординарных случаях, — тогда вербовку можно считать состоявшейся. Он допускал и случайность: вдруг министр вызовет Неуманна по какому-то делу, вдруг там назначено совещание или надо получить визу в иностранном департаменте; все это Роман учитывал, но ему обещали помочь эстонские друзья — у Виктора были свои люди в министерстве, которые могли посмотреть за Неуманном даже там, в святая святых тайной полиции.

«Связь получил, — писал в ответе Всеволод. — Заявил Неуманну, что готов давать показания лишь после встречи с третьим секретарем польского посольства Мареком Янгом».

В СИБИРИ

Владимир Александрович Владимиров принудил Осипа Шелехеса пойти в ЧК и добиться откомандирования Нины в его распоряжение еще на две недели.

— Она контрой занимается, а не библиотеками, — отбивался Шелехес.

— Библиотека, Осип, и важнее, и подчас страшнее любой контры. Библиотека — это книги…

— Да какому сейчас черту книги нужны?! Беляки в тайге людей бьют, а ты — книги!

— Ты хоть раз в библиотеке занимался?

— Когда мне? Нас забрали с Федей — это средний у нас братишка, когда мне тринадцать лет было. Мы экс сделали, деньги были для типографии нужны. А потом — нелегалка, как тут учиться, я ж газету распространял, курьерил в Прагу. После революции попросился в комвуз, откомандировали на курсы при Тобольском университете, а белые пришли, меня сдали в контрразведку. Мне там, — он рассмеялся, — знаешь какую библиотеку прописали! Два офицера — трезвые, главное дело — ребра выворачивали…

— То есть как?

— Чего «как»? Раздели, ноги рельсом придавили, руки связали, на голову сапогом — видишь, рожа у меня с тех пор кривая — и руками ребра вытягивали. Три штуки у меня поломанные, как погоде меняться — болят изнутри, страх…

Шелехес расстегнул френч и задрал желтоватую, грубого полотна споднюю рубаху.

— Не надо, — попросил Владимиров и зажмурился, — закрой.

— Я когда против интеллигентов митингую, — рассмеялся Осип, — и они меня одолевают, а рабочая масса начинает хихишки против меня строить — сразу бок свой сую: вот, говорю, как они спорят, если ихняя сила! Это без промаха. Потом этих интеллигентов отбивать приходится!

— И ты убежден, что это честно?

— А чего? Я ж не чужой раной козыряю.

— Не в этом суть. Оппонента надо бить логикой, лишенной эмоций. А у нас ведь в России глубина ценится превыше всего. К чему я все это? К тому, что Ульянов дал вам программу: учиться надо, Осип, учиться.

— А почему это ты Ильича назвал Ульяновым?

— Я привык к этому по годам совместной эмиграции…

— Смотри… Если чего против него имеешь — пристрелю и еще на труп приплюну.

— Ты его когда-нибудь видел?

— Нет.

— А откуда в тебе такая к нему любовь?

— Потому что он — Ленин.

— Ты его читал?

— Речи читал на съездах. «Государство и революцию» читал. «Что делать?»…

— А «Материализм и эмпириокритицизм», «Аграрный вопрос в России в конце девятнадцатого века»?

— Это пока не осилил.

Владимиров поманил Шелехеса пальцем. Тот настороженно приблизился к старику.

— Позор тебе, — шепотом сказал Владимир Александрович, — и стыд…

— Я уж думал, ты контру хочешь пропаганднуть, — усмехнулся Осип.

— Скажи, как ты будешь объяснять, если тебя спросят на диспуте в присутствии массы слушателей: «Меня не удовлетворяет ваш ответ — я люблю Ленина, потому что он Ленин. Это обратная сторона религии, на новый, правда, манер». Что ты на это ответишь?

— Если в присутствии рабочей массы, то, конечно, расстреливать за такой вопрос неудобно… Один на один — прибил бы… А если масса сидит, я так отвечу: «Эх ты, гад ползучий! И как у тебя язык поворачивается такое говорить! Враг трудящихся ты после этих слов!» Овация слушателей! Что — нет?!

— Нет, — покачал головой Владимиров. — Я бы ответил иначе. Я бы сказал: «Уважаемые оппоненты, товарищи…»

— Какие они уважаемые? Контра. Говори — «граждане»!