Политические партии Англии. Исторические очерки

Историки, в основном более благожелательно настроенные к Руперту, чем Кларендон. Ф. Хайэм, утверждали, что именно Руперт дисциплинировал войско роялистов, превратив его в боеспособную силу: «С приходом Руперта весь tempo роялистской армии изменился. Молодой и красивый, с годами он приобрел еще большее очарование. Став не таким опрометчивым, он потерял стремительность и живость, но обнаружил сердечную доброту. Он не был пуританином в речах и делах, но был строгим протестантом с умеренными взглядами. Главное, что он был человеком чести, и солдаты его любили. Карл чувствовал, будто вернулся к военным мечтам собственной молодости. Его уверенность в себе, лучше видная не на совете, а на поле брани, укреплялась. Руперт, а не Хайд господствовал в голове у короля»[133]. Историк М. Эшли писал: «Руперт, которого король поставил во главе кавалерии, сразу показал себя самым энергичным из королевских офицеров и советников. Но будучи молодым, он был бестактен»[134]. В своем фундаментальном исследовании роялистского лагеря в гражданской войне Р. Хаттон утверждал, что Руперт был не только талантливым военачальником, но и замечательным администратором: «Сначала принц исполнял административные обязанности с беспрецедентной энергией и широким видением»[135]. Сколь ни различны, даже противоречивы, оценки, дававшиеся Руперту, можно предположить: именно он, а не Фолкленд, не Дигби, тем более, не Хайд, в наибольшей степени (может быть, наравне с самими Карлом I) способствовал формированию обобщенного образа кавалера[136]. Военные успехи Руперта, как ни парадоксально, не способствовали укреплению его положения при дворе, поскольку королева Генриетта Мария воспринимала его как своего самого опасного соперника во влиянии на Карла I.

Главным компонентом парламентской пропаганды стала религия. Как отмечает Карлтон, «в отличие от роялистов, опиравшихся на легитимную традицию, парламенту было трудно, почти невозможно, оправдать борьбу против короля. В конечном счете, противники короля нашли решение в религии»[137]. Отношение к войне в христианстве амбивалентно. В первоначальном христианстве любая война осуждалась, его приверженцы были пацифистами. Пацифистских идей придерживались анабаптисты и квакеры. После того как христианство стало господствующей религией, оно приняло идущую от римского права концепцию «справедливой войны». Какую войну можно считать справедливой? От Августина Блаженного идет представление о том, что справедливой является та война, которую скрепляет своим авторитетом правитель. В XVI в. Макиавелли утверждал: справедливая война – это необходимая война, и правитель определяет ее необходимость. Такой подход унаследовали протестанты; по мнению Лютера, война является таким же необходимым делом, как есть или пить; с того момента, как она объявлена, солдат не несет ответственности за то, что вынужден убивать, как палач, казнящий по приговору суда. Таким образом, для пуритан гражданская война стала чем-то вроде крестового похода, в который вступили избранные Богом. Разумеется, на практике религиозный фанатизм был присущ не всему парламентскому войску, возможно, тем, кого принято называть «армией нового образца». Тем не менее, в пропагандистском отношении концепция «войны за веру» была привлекательной. Сам король, будучи твердым сторонником англиканской церкви с ее епископальным устройством, давал поводы, например, беспочвенно надеясь, по крайней мере, в годы войны, опереться на ирландских католиков. Это способствовало закреплению представлений о кавалерах как о тайных или явных пособниках католицизма. Однако даже в тех регионах, где господствовали роялистские настроения, это вело к широкому разочарованию у джентри и низших слоев. Известно о бунтах солдат-роялистов при известии о приглашении ирландских войск[138].