Политический порядок в меняющихся обществах

Революция способствовала отлаженности мексиканской политической системы за счет того, что она разрушила жесткую классовую стратификацию и положила конец традиционному для мексиканского общества расколу между аристократической, креольской, военной, религиозной традицией, пришедшей из колониальных времен, и либеральным, индивидуалистическим, гражданским средним классом, который сформировался в XIX в. По существу, революция произвела что-то вроде гегелевского синтеза. Консервативно-колониальная традиция была корпоративной по форме и феодальной по содержанию; рожденное в XIX в. движение, связанное с именами Хуареса[47] и Мадеро, было индивидуалистским по форме и либеральным по содержанию. Революция хорошо перемешала то и другое в составе политической культуры, плюралистической по форме и популистской, даже социалистической по содержанию. Этим был положен конец той вражде, которая разделяла мексиканское общество, и в конечном счете даже группы, враждебные революции — помещики, церковь, армия, — смирились с необходимостью сосуществовать по ее правилам. Революция, кроме того, произвела на свет новый объединяющий общественный миф и новые основания легитимности. Она дала Мексике национальный эпос, национальных героев и национальные идеалы, в соответствии с которыми можно было формулировать цели и оценивать результаты. Идеалы революции, отчасти получившие определение в конституции 1917 г. — первой социалистической конституции мира, — легли в основание мексиканского общественного согласия, во многом в той же мере, что и Конституция и Декларация независимости в США. «Подход ко всякому общественно значимому вопросу, его рассмотрение, приятие или отвержение того или иного решения осуществляются с точки зрения ценностей революции, и всякий серьезный автор какой-либо инициативы с необходимостью обосновывает законность своей точки зрения, выдавая ее за подлинное, быть может, единственно подлинное выражение идеалов революции»⁴⁹.

Революция не только породила новые политические институты и наделила их способностью обеспечивать свою автономию от общественных сил и свою власть над ними. Партия стала эффективным инструментом как для выражения, так и для объединения групповых интересов. Перед революцией мексиканские политики впали в типичный для Латинской Америки «средиземноморский» стиль корпоративной политики, при котором иерархически организованные общественные силы — в первую очередь церковь, военные и землевладельцы — соперничали друг с другом и держали под своим контролем слабые политические институты⁵⁰. По мере того как мексиканское общество модернизировалось, к этим традиционным общественным силам добавлялись предприниматели, рабочие и профессиональные группировки. Задача революции состояла в том, чтобы подчинить автономные общественные силы эффективным политическим институтам. Эта цель была достигнута в 1930-е гг. путем включения этих общественных сил в состав революционной партии и путем организации внутри этой партии четырех секторов — аграрного, промышленного, народного и военного. Каждый сектор, в свою очередь, характеризовался множеством групп и интересов, принадлежащих соответствующим общественным силам.

Конфликты между секторами приходилось теперь решать в рамках партии, под руководством президента и центральных органов партии. Партийные центры внутри районов приписывались секторам с учетом их влияния в каждом районе, и каждый сектор был обязан поддерживать кандидатов, выдвинутых другими секторами. Система институциализованных сделок и компромиссов внутри партии пришла на смену прежней преторианской политике открытого конфликта и насилия. Секторальная организация партии также способствовала усилению центрального руководства, уменьшая влияние местных начальников и региональных каудильо. Интересы секторов были подчинены интересам партии и включены в последние. Сочетание политического института, обладающего властью, с сохранением представительства организованных групповых структур «средиземноморской» политики создало, по существу, новый тип политической системы, который лучше всего описывается выражением Скотта: корпоративный централизм.