Политический сыск, борьба с террором. Будни охранного отделения. Воспоминания

Керенского и его шайку я ненавидел всей душой, и у меня не было никакого желания поддерживать их имеющейся в моем распоряжении информацией, приобретенной на службе в полиции, но в данном случае я счел возможным выполнить просьбу. Я знал, что по сравнению с большевистской опасностью Временное правительство было куда меньшим злом, и поэтому решил поделиться со следователем всем, что знал о Ленине, Троцком, Зиновьеве и других лидерах большевистской партии. Я также обратил внимание правительства на обширную информацию об этих лицах, которую можно найти в секретных архивах Департамента полиции, – я предполагал, что хранящиеся там документы избежали уничтожения во время Февральской революции.

С моей стороны было бы довольно наивно ждать от такого поворота событий принципиального улучшения моего положения. Несмотря на уважительное отношение в течение нескольких дней, я оставался, как и раньше, подследственным, и дальнейшее развитие событий доказало, что я был совершенно прав. Потому что, как только Временное правительство почувствовало, что угроза большевистского восстания миновала, славной памяти Чрезвычайная следственная комиссия возобновила свою деятельность.

В дни июльских беспорядков правительство посчитало необходимым прибегнуть к моей помощи. Но уже к 1 августа комиссия наконец с большим трудом обнаружила то «преступление», в котором я был виновен во время службы и за которое теперь меня призвали к ответу. В этот день я был вызван для допроса следователем Иодловским, который торжествующе объявил, что теперь я являюсь уже обвиняемым: комиссия обвиняла меня, с одной стороны, в пренебрежении служебными обязанностями, а с другой – в злоупотреблении властными полномочиями.

Естественно, я сразу же постарался выяснить, на чем основывается это странное двойное обвинение; первая его часть явно вступала в противоречие со второй. Когда я прямо спросил об этом, вот что ответил Иодловский. В конце 1916 года я рассылал губернаторам, градоначальникам и начальникам жандармских управлений циркуляры, в которых обязывал их найти, когда и где печатались прокламации к 9 января, годовщине первой русской революции. Эти циркуляры содержали также предписание, чтобы были своевременно приняты все необходимые меры для предотвращения возможных демонстраций, а если необходимо, то следовало подавить их с помощью армии.

Вы поймете мое изумление, когда мне поставили в вину этот циркуляр. По моему глубокому убеждению, я просто выполнял свои обязанности, предпринимая шаги для сохранения порядка, поэтому я напрямик спросил, считает ли комиссия, что я должен был безразлично реагировать на антиправительственные демонстрации. Полученный мной ответ, однако, очень быстро убедил меня, что понимание комиссией служебных обязанностей главы российской полиции при царском режиме было слишком странным, чтобы давать какое-либо рациональное объяснение таким обычным для нас вещам. Поэтому со всем возможным смирением и спокойствием я оставил попытки объяснить этим господам, насколько нелогична их позиция.

Во время следующих допросов становилось все более и более очевидным, что основным «преступлением», в котором обвинялись руководители полиции и Корпуса жандармов, было наше сотрудничество с секретными агентами внутреннего наблюдения. Комиссия пыталась теперь истолковать этот метод расследования преступлений как злоупотребление служебными полномочиями.

Аргументы, при помощи которых комиссия пыталась обосновать эту точку зрения, были столь же просты, сколь ребячески несерьезны. Царское правительство использовало информацию, полученную от членов подпольных политических организаций, а в обмен за их услуги эти секретные агенты не только получали денежное вознаграждение, но и гарантированную защиту от ареста. Именно на этом факте наши враги основывали обвинение в злоупотреблении нами служебными полномочиями. Дело в том, что, по утверждению комиссии, полиция была обязана передать своих агентов в руки судебных властей, так как участие в запрещенных организациях делало их ответственными перед законом. Нежелание добиваться надлежащего наказания агентов было расценено комиссией как «пренебрежение служебным делом» с нашей стороны, тогда как те же самые следователи интерпретировали использование агентов для сбора информации как «злоупотребление служебными полномочиями».

Эта нелепая софистика, конечно, не выдерживала никакой критики из-за отсутствия элементарной логики. Но люди, которые нас судили, были твердо намерены обвинить нас любой ценой в каком-нибудь преступлении и, не имея чего-либо лучшего, использовали эту абсурдную интерпретацию закона как основу для выдвижения обвинений против нас.