Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

Спустя почти девять лет, когда он готовил дела «Трудовой крестьянской партии» и «Промпартии», а потом дела ленинградского и московского «центров», «объединенного троцкистско-зиновьевского центра», он часто вспоминал «таганцевских» профессоров.

В конце 20-х годов сталинская группировка начала борьбу с так называемыми правыми в партии, которые, по словам Сталина, были против коллективизации, против большевистских темпов развития индустрии. «Правые», к коим принадлежали предсовнаркома Рыков, Бухарин, Пятаков, опирались на старую интеллигенцию — это были известные ученые, дельные экономисты.

Перебирая данные на профессора А. Чаянова из Наркомата земледелия, профессора Н. Кондратьева, бывшего эсера, заместителя министра продовольствия во Временном правительстве Керенского, на профессора Л. Юровского, члена коллегии Наркомата финансов, статистика-экономиста В. Громана, бывшего меньшевика, работника Госплана, — Агранов вспоминал других профессоров: Таганцева, Лазаревского, Тихвинского из «Петроградской боевой организации» 1921 года, их трагический путь под расстрельный венец. И тем резвее он выстраивал сеть антисоветских групп из специалистов ведущих отраслей промышленности и плановых органов, которые под его пером объединились в «Трудовую крестьянскую партию» под началом Кондратьева и Чаянова, и «Промпартию» под руководством профессора Рамзина.

Спустя годы жена главного обвиняемого по делу крестьянской партии Чаянова, Ольга Эммануиловна, в письме в прокуратуру в связи с реабилитацией своего супруга недобро помянет следователя Агранова и его методы.

«Мужа забрали 21 июля 1930 г. на работе... О том, что происходило в тюрьме, я могу рассказать только с его слов. Ему было предъявлено обвинение в принадлежности к «Трудовой крестьянской партии», о которой он не имел ни малейшего понятия. Так он и говорил, пока за допросы не принялся Агранов. Допросы сначала были очень «дружественные», иезуитские. Агранов приносил книги из своей библиотеки, потом просил меня передать ему книги из дома, говоря мне, что Чаянов не может жить без книг, разрешил продовольственные передачи и свидания, а потом, когда я уходила, он, пользуясь душевным потрясением Чаянова, тут же ему устраивал очередной допрос.

Искренне принимая «расположение» Агранова, Чаянов дружески объяснил ему, что ни к какой партии он не принадлежал, никаких контрреволюционных действий не предпринимал. Тогда Агранов начал ему показывать одно за другим тринадцать показаний его товарищей против него. Показания, переданные ему Аграновым, повергли Чаянова в полное отчаяние — ведь на него клеветали люди, которые его знали и которых он знал близко много лет. Но все же он еще сопротивлялся.

Тогда Агранов его спросил: «Александр Васильевич, есть ли у вас кто-нибудь из товарищей, который, по вашему мнению, не способен оболгать?» Чаянов ответил, что есть, и указал на профессора экономической географии А. А. Рыбникова. Тогда Агранов вынул из ящика показания Рыбникова и дал прочесть Чаянову. Это окончательно сломило сопротивление Чаянова. Он начал, как и все другие, подписывать то, что сочинял Агранов. Так он, в свою очередь, оговорил и себя».

А дело «Промпартии» держалось на профессоре Рамзине — прозорливой находке Агранова. Директор Теплотехнического института Рамзин был бриллиантом аграновской пьесы, сочиненной под наблюдением зам. председателя ОГПУ Генриха Ягоды. К Рамзину Агранов долго присматривался. Потом убеждал. Долго, изобретательно втолковывал необходимость взять на себя роль руководителя «Промпартии». Уговорил.

Некто Георгий Никитович Худяков (во время войны работал в лаборатории Рамзина, был его заместителем) вспомнил свой разговор с ним в 1943 году по поводу выборов в Академию наук. Рамзин, тогда уже имевший имя в науке, сказал ему: «С выборами меня в членкоры не должно быть затруднений. Хотя все может случиться при тайном голосовании». А когда Худяков спросил: «Не помешает ли ваше участие в «Промпартии»?» — Рамзин произнес: «Это был сценарий Лубянки, и Хозяин это знает»6. Под Хозяином подразумевался, конечно, Сталин.

А аграновский сценарий, действительно, был хорош. Его главный разработчик ориентировался на то, чтобы переломить настроение и сознание прежде всего инженерно-технической интеллигенции. И переломить не убеждением, а устрашением.