Политическое Цунами

Характерно, что потенциала вестернизированных либеральных сил всегда хватает только для запуска процесса. Потому что эти силы – своего рода тонкая пленка. Они достаточно слабы. Они находятся в сложных отношениях с большинством египетского общества. Вот почему рано или поздно – и тут господин Сорос абсолютно прав – речь пойдет о передаче власти от военных, олицетворяемых фигурой Мубарака, к фундаменталистам.

Именно так все произошло в Ираке, где власть де-факто оказалась передана от Саддама Хусейна и партии БААС, то есть от светской властной элиты и военных, – суннитским и шиитским радикалам. Получив такой результат в Ираке и осудив его в Ираке, можно ли сходным образом воздействовать на другие страны и ожидать другого результата? Можно ли так воздействовать, например, на Египет или Ливию?

Почему поддержка противников власти в Египте не стала силовой, а в Ливии – стала? Потому что в Египте репрессивный аппарат удалось блокировать до конца, а в Ливии его удалось блокировать только в малой степени. А поскольку его удалось блокировать только в малой степени, Каддафи начал побеждать своих противников. И все увидели – что в случае, если в стране, определенной в качестве цели дестабилизации, власть добивается победы, ее противникам начинает оказываться именно силовая поддержка. Ее начинают оказывать именно тогда и только тогда. До какой же степени необходим ускоренный демонтаж политических систем целого макрорегиона, если в случае задержки такого демонтажа решаются на столь непопулярные действия? При том, что сходные действия только что были осуждены, и что нынешняя политическая репутация президента США базируется на отрицании подобных действий (равно как и Нобелевская премия мира).

Видимо, речь идет о крайней степени политической, даже стратеги ческой необходимости. Но чем тогда она вызвана, эта крайняя степень необходимости? Приверженностью демократии?

Но можно ли назвать происходящее сейчас в Египте демократи ческим? Можно ли считать демократическим заявление назначенного военной властью премьера Исама Шарафа о том, что он будет действовать только по повелению революционной молодежи, которая представляет собой единственную легитимную часть египетского народа?

Когда одна часть общества легитимна, а другая нет – можно ли говорить о демократии? Можно ли говорить о ней, если миллион людей, вышедших на улицу, значит больше, чем невышедшие 80 миллионов?

Можно ли говорить о ней, если «революционная молодежь» (или кто-то, кто стоит за ней) по давно отработанным схемам выпускает из тюрем уголовников, которые занимаются отнюдь не только кражей товаров из магазинов?

Сколько именно людей убито в Египте, мы не узнаем никогда. Или, по крайней мере, достаточно долго. Люди, приезжающие из Египта, говорят об очень жестоких вещах, творимых уголовниками по заданию «революционной молодежи». Египетский туризм развален надолго. «Дыры в бюджете» вряд ли будут кем-то извне в должной степени скомпенсированы.

Госпожа Кондолиза Райс говорит о том, что и в Египте, и во всем макрорегионе турбулентность, то есть хаос, установится на годы. Но турбулентность имеет свойство расползаться, захватывая все новые и новые зоны. Что, если энергия хаоса распространится на существенную часть «Большой исламской дуги», которая тянется от Малайзии и Филлипин до Алжира? Какие еще регионы окажутся задеты происходящим? Что именно начнет клубиться в этих регионах?

На Северном Кавказе террористическая активность растет с каждым месяцем. Что произойдет там по мере разогрева «Большой исламской дуги»? Что произойдет в Средней Азии? В других регионах?

И в чем все-таки смысл столь масштабного и столь желанного, как мы видим, процесса? Что знаменует собой внесение столь глубоких корректив в оценку фактора радикального исламизма? Подчеркиваем – не исламского фактора вообще, а именно фактора радикального исламизма?

Переходя от фиксации событий, фактов, высказываний к интерпретации, моделированию, прогностике, мы обязаны оговорить гипотети чность любых своих построений. Но в науке вообще, а полити ческой в особенности, нет способа построения моделей, свободного от выдвижения гипотез. Вопрос лишь в том, в какой мере мы можем подтвердить гипотезу, обосновать ее и, наконец, превратить в политическую теорию. Оставаясь при этом внутренне свободными, то есть готовыми в любой момент отказаться от теоретических построений, если они входят в противоречие с реальностью.

Выдвигаемая нами гипотеза такова.

Налицо признаки конца определенной эпохи, продолжавшейся порядка пятисот лет. О том, что эта эпоха подходит к концу, говорят очень многие.

Одни, правда, ограничиваются констатацией завершения достато чно короткой эпохи, именуемой «ялтинской».

Другие говорят о завершении гораздо более длинной эпохи, именуемой «вестфальской» (иначе – эпохой национальных суверенитетов, национальных государств и так далее).