Политическое воспитание

— Не хотел бы шокировать вас, господин де Ла Виль Элу, — вступил в разговор до сих пор молчавший зять, — но я частенько сожалею о том, что режим Виши совпал с немецкой оккупацией. Имей мы его в мирное время, Франция возродилась бы! Разумеется, нет и речи о движении назад. Благодарение Богу, мы вновь обрели свободу, но когда видишь, как ее используют, честное слово, задаешь себе вопрос — а чего ради мы выиграли войну?

Настоятель легонько кашлянул, и зять, поняв, что зашел, должно быть, слишком далеко, замолчал, а аббат продолжал:

— Прошлое есть прошлое, не будем к нему возвращаться. Сегодня нашей стране нужны новые, молодые, мужественные люди, болеющие об общественном благе. Буду говорить прямо. С таким человеком, как вы, нечего лукавить. К тому же, вы знаете меня, я никогда не скрывал своих мыслей. Вы, должно быть, помните наш разговор, когда я предложил вам вернуться в Ла-Виль-Элу, вновь вступить в ваши права и взять на себя ответственность. Тогда вы были еще очень молоды, но я уже видел в вас мужчину, которым вы стали. — (Сейчас он извлечет на свет божий «Сида», подумал Шарль, но настоятель, которого так и подмывало процитировать Корнеля — «...но зреет раньше срока бесстрашие в душе воистину высокой», — удержался, боясь показаться слишком ярым приверженцем классиков.) — Сегодня нам нужны вы, дорогой друг, именно вы, и никто другой.

— Нужен? Зачем? — спросил Шарль, прекрасно поняв, в чем дело, но ему хотелось за лиризмом аббата Корбеля разглядеть кое-что еще.

— Да для того, чтобы противостоять этим так называемым прогрессистам, которые ведут нас к гибели! Поймите, почему мы обращаемся к вам. В нашем департаменте представители традиционных правых, сколь бы уважаемыми людьми они ни были, принадлежат прошлому. Нам нужна современная, просвещенная правая партия, действительно прогрессивная.

— Но я не отношу себя к правым, да и к левым тоже, — сказал Шарль как можно мягче. — Во всяком случае, так я себя ощущаю.

— Но тем лучше, тем лучше! — воскликнул настоятель. — Чем меньше вы будете казаться правым, тем лучше!

— «Larvatus prodeo», — шепнул зять.

— Но я не скрываю лицо под маской, метр, и в мои намерения входит выступить с открытым забралом, по крайней мере в тот день, когда я приму подобное решение.

— Браво! — снова воскликнул настоятель, который начал жалеть, что привел с собой нотариуса. — Согласитесь, однако, дорогой Шарль, что есть противники, которым нельзя идти на уступки, они, кстати, нам ни в чем не уступают.

— Все зависит от того, как не уступать, — сказал Шарль.

После этого замечания установилось молчание, и Шарль не приложил ни малейших усилий, чтобы нарушить его. Тогда снова заговорил нотариус:

— В некоторых ситуациях лучше не задумываться о средствах.

— Действительно, советские так обычно и поступают, — сказал Шарль.

— Но не в том ли, что мы ведем себя иначе, кроется слабость наших демократий?

— Может быть, в этом и их сила.

Шарль чувствовал, что разочаровывает своих собеседников, но ничего не мог поделать. Стало еще хуже, когда, как во всяком разговоре на политические темы в то время, речь неизбежно зашла об Алжире, и нотариус в присутствии молчавшего аббата Корбеля стал ратовать за подавление революции и посылку войск, а Шарль выступал за переговоры.

— Видите, — сказал он, поворачиваясь к аббату, — я не уверен, что смогу соответствовать вашим ожиданиям!

— Сможете, сможете! — ответил аббат, решив занять примирительную позицию. — Наши друзья создадут комитет и предложат вам стать председателем, это откроет перед вами широкие возможности.

Шарль напрасно возражал, говоря, что не может брать на себя обязательств. Аббат повел себя так, словно они обо всем договорились, и, поднявшись с кресла, рассыпался в комплиментах Кристине по поводу красоты дома, совершенства ее букетов, удовольствия, которое он получил от беседы со своим бывшим, учеником:

— Как приятно старику видеть, что ваш муж в первых рядах!

Шарль и Кристина провожали гостей к машине, как вдруг аббат хлопнул себя по лбу.

— Боже мой! Видите, каким я стал беспамятным! Совсем забыл сказать вам одну вещь. — Остановившись, настоятель дружески и как бы даже с нежностью положил руку Шарлю на плечо. — Вы, конечно, помните, при каких ужасных обстоятельствах во время освобождения была казнена ваша соседка, г-жа де Керуэ. Разумеется, она была не права, сильно не права. Но у нее, бедняжки, было оправдание. Вспомните, ее мужа убили англичане в Мерс-эль-Кебире! Короче говоря, прошло больше десяти лет, и многие подумали, что настало время национального примирения. Послезавтра — годовщина ее смерти. В этот день в церкви Сен-Л. будет отслужена месса. Насколько я понял, в это время вы еще будете находиться в Ла-Виль-Элу. Ваше присутствие на этой мессе имело бы символическое значение и, будьте уверены, открыло бы вам путь ко многим сердцам.

Шарлю не было нужды раздумывать. Глядя аббату в глаза, он сказал:

— Господин настоятель, я готов помолиться за упокой души г-жи де Керуэ. Но на мессу я не пойду.