Политика & Эстетика. Коллективная монография

С другой стороны, художественные описания Парижа, принципиально важные для Беньямина как иллюстрации, оказываются в то же самое время и готовыми интерпретациями той связи между траекторией фланерства и семиотикой пассажей, которые исследователь хотел непременно проинтерпретировать сам и с опорой на Маркса. В частности, «Шагреневая кожа» Бальзака (1831) включает в себя не только развернутое философско-экономическое описание лавки древностей (прообраза пассажа), которое Беньямин цитирует (и почти не интерпретирует) в «Passagenwerk», но и недвусмысленное сближение этого образа с темой фланерства. Действительно, на пути к антикварному магазину, который Бальзак прямо называет то «зеркалом мира», то отражением «всей человеческой истории», герой Бальзака изображен одновременно и как бесцельно блуждающий, и как движимый на своем пути витринами бутиков, загроможденными товаром, – то есть изображен таким, каким Беньямин хотел видеть Бодлера:

Он шел меланхолическим шагом вдоль магазинов, разглядывая без особого интереса образцы товаров. Когда лавки кончились, он стал изучать Лувр, Институт, башни Нотр-Дам, Дворец, Мост Искусств494.

Беньямину, несомненно, хотелось, чтобы его любимый поэт и его любимая теория играли главенствующую роль в проекте, но некритическое отношение к собственным привязанностям привели исследователя к противоречию с его главными научными талантами – гениальной интуицией собирателя и бьющей через край творческой энергией систематизатора. Возможно, этот внутренний конфликт и послужил главной помехой к завершению пассажей.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Политика перевода

Робер Кан БЕНЬЯМИН – ПЕРЕВОДЧИК БОДЛЕРА И ПРУСТА

Вальтеру Беньямину выпало стать судьбоносным переводчиком Бодлера и Пруста. «Парижские картины», «У Германтов», «Под сенью девушек в цвету» – он был глубоко убежден в силе желания, ключом бьющей в этих текстах. В нашей работе мы остановимся прежде всего на переводе Пруста, который используется Беньямином как своего рода механизм или, точнее, диспозитив по самоаккредитации перед лицом внешних инстанций и вместе с тем – как система чудотворства в рамках всепоглощающего любовного разочарования. После этого мы перейдем к знаменитому тексту «Die Aufgabe des Ubersetzers» – «Задача переводчика». После чего представим опыт первой актуализации теории перевода Беньямина, которым стал в 1923 году его перевод Бодлера. Заметим сразу, что перевод сонета «Прохожей» – одной из самых знаменитых поэм «Цветов зла» и, безусловно, одной из самых «эротичных» поэм Бодлера – предвосхищает в некотором роде всю историческую концепцию Беньямина 1930-х годов. Такого рода ретроспекция позволит нам, смеем надеяться, обнаружить некоторые константы не только переводоведческой практики Беньямина, но и всего его творчества, в чем мы опираемся на убеждение самого Беньямина, считавшего, что понять Бодлера можно не иначе, как исходя из той трактовки, которую представил в свое время Марсель Пруст.

I. Диспозитив перевода

В одном пассаже из черновика письма, адресованного «генеральному директору Национальной библиотеки» и датированного 8 июля 1935 года, Беньямин писал:

Под конец своих исследований495 я убедился в необходимости глубокого анализа эротической стороны жизни Парижа, и я не могу приступить к этому анализу без изучения некоторых сочинений, хранящихся в специальных фондах библиотеки… Укажу также, что я был переводчиком немецкого издания произведений Пруста496.

Из письма от 18 июля, адресованного Альфреду Кону, нам известно, что просьба Беньямина была удовлетворена. Как замечает Пьер Миссак497, Беньямин, вне всякого сомнения, восхитился тем традиционным именованием, которым во французских библиотеках обозначают хранилище, предназначенное для эротических и порнографических сочинений, – речь идет об «Аде», то есть том самом понятии, которое он использовал для обозначения всего XIX века, эпохи всевластия товара. Нас, однако, интересует именно опыт самоаккредитации, которым оборачивается здесь перевод Пруста: вот тот ключик, который открывает все двери, в том числе и те, что ведут в «Ад», – специальные хранилища библиотек. Вместе с тем перевод Пруста мог представлять в сознании Беньямина что-то вроде чудодейства. В самом деле, в 1924 году на Капри Беньямин встретил Асю Лацис, молодую латышку, к которой он заявится в Ригу в ноябре 1925-го, практически без приглашения. 5 ноября он писал своему другу Танкмару фон Мюнхгаузену: