Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки

Тогда же начинается новый этап русско-грузинских литературных контактов. В Кутаиси завязывается знакомство Тициана Табидзе с Федором Кузьмичом Сологубом. Позже, будучи студентом Петербургского университета, Тициан расширяет круг знакомств, и они перерастают в дружбу между русскими и грузинскими писателями и поэтами начала века: грузинские символисты – «голубороговцы» Паоло Яшвили и Тициан Табидзе, Григол Робакидзе, Валериан Гаприндашвили, Георгий Леонидзе дружили с Андреем Белым, Константином Бальмонтом, Сергеем Есениным, Владимиром Маяковским, Борисом Пастернаком (см.: Там же). Первые два десятилетия ХХ века Грузия, как и век назад, играла особую роль – роль «кавказской Франции» и «Фантастического кабачка» (Там же. С. 99, 103), благодаря расцветшему искусству модернизма и роли убежища для выходцев из России:

В те дни стиралась грань между взорванной революциями Европой и восточным Тифлисом, который день ото дня наводняли беженцы и дезертиры, который сам становился почти европейской столицей (Там же. С. 93).

Свержение российского самодержавия в 1917 году дало возможность возникнуть независимой от России Грузинской демократической республики. Просуществовала она с 1918 по 1921 год:

                      Грузия отделилась от России.
                      Грузия – независимая республика!
                      Тициан Табидзе вернулся в Грузию…

(Там же. С. 87)

После советизации Грузии в 1921 году творчество грузинских «голубороговцев», находившихся под сильным влиянием французского символизма, как и русских поэтов-модернистов, было объявлено «буржуазным» и подверглось серьезному давлению со стороны новой власти. Модернистская грузинская литература 1920–1930-х годов развивалась в рамках антисоветского дискурса (Ратиани, 2015. С. 63). В тот же период продолжается тесное общение между грузинскими и русскими литераторами, некоторые из которых сбежали в Грузию от голода и разрухи Гражданской войны 1917–1922/1923 годов (например, Осип Мандельштам) (Никольская, 2000).

В связи с крушением Российской империи центральный элемент символической репрезентации имперской идентичности – Кавказ и Грузия – вроде бы уходит в прошлое. Для большевиков понятия свой/чужой или иной стали иметь иное значение, отличающееся от значения в имперский период: «благородный дикарь» или азиат/кавказец – и русский как европеец по отношению к нему. Своими или чужими были те, кто поддерживал или не поддерживал большевиков, вне зависимости от региона, хотя и большевики из мультиэтнических регионов бывшей империи принадлежали к «иному» меньшинству, то есть после 1917 года и Гражданской войны субъект и объект «ориентализма» смешались. Ленинский социализм стал синонимом европеизации старой России (Baberowski, 2007. С. 281). Но романтизация Грузии как края-убежища остается лейтмотивом русской литературы. Она развивается параллельно теме национального противостояния: сначала империализму, а затем большевизму. Например, Сергей Есенин написал известное стихотворение «Поэтам Грузии» (1924), где называет южный край «Земля далекая! Чужая сторона!», а в его письмах говорилось о Грузии как о крае, в который он стремился вернуться. В письме Тициану Табидзе читаем: «Грузия меня очаровала. Как только выпью накопившийся для меня воздух в Москве и Питере – тут же качу обратно к Вам, увидеть и обнять Вас» (20 марта 1925, см.: Табидзе, 1964. С. 237). Уроженец Грузии Владимир Маяковский в стихотворении «Владикавказ – Тифлис» (1924) даже не давал шанса усомниться читателю в особенности его родины, как рая:

                           …Я знаю:
                           глупость – эдемы и рай!
                           Но если
                           пелось про это,
                           должно быть,
                           Грузию,
                           радостный край,
                           подразумевали поэты…