Политика. История территориальных захватов XV-XX века

Первая часть русско-японской драмы закончилась боксерским восстанием и его усмирением. Россия не только удержала Квантунский полуостров, но захватила еще и Маньчжурию. Соединенные Штаты, Англия, Япония решительно с этим не мирились. И вот начинается вторая часть драмы: в Петербург в середине ноября 1901 г. является маркиз Ито, влиятельнейший японский дипломат, противник Соединенных Штатов и поэтому сторонник соглашения с Россией. В высших правящих сферах Японии в этот момент наблюдалось колебание; уже быстро возрастала партия, желавшая войны и изгнания России вооруженной силой из Маньчжурии и Квантуна и стоявшая за немедленное заключение союза с Англией. Но Ито удалось отсрочить дело, он прибыл в Петербург с предложениями, вполне приемлемыми для обеих сторон. Россия отказывается бороться с японским влиянием в Корее а исполняет, наконец, собственное свое обещание увести из Маньчжурии войска, введенные под предлогом усмирения боксерского восстания. Квантун остается в русском обладании. Витте с полнейшим сочувствием встретил но предложение, но ничего не вышло. Николай II определенно не желал его. Ито водили очень долго, не говоря ни да ни нет, делали контрпредложения и все больше убеждали его, что не только Маньчжурию ни за что не эвакуируют, но что имеются даже какие-то виды (еще не вполне ясные) на Корею, которую как будто решили уже уступить Японии, когда захватывали Квантун. Ничего не добившись, Ито уехал в Берлин, и здесь (как сообщает в своих воспоминаниях А. В. Богданович 1) посол русский Остен-Сакен сделал последнюю попытку предотвратить бедственные последствия безумной петербургской политики: он телеграфировал (с ведома Ито), что Ито еще подождет в Берлине окончательный ответ. Но и из этой попытки ничего не вышло. Ответа не было. Япония тогда, не медля нисколько, тотчас же заключила союз с Англией и стала деятельно готовиться к войне. «Часто говорят, что Япония готовилась к войне, и все равно, как бы мы себя ни вели, она бы нам объявила войну, — пишет Витте. — Это рассуждение безусловно неверно… если бы мы приняли искренние предложения, которые были нам сделаны Ито, и дальнейшее предложение, даже пред самою войною, сделанное нам японским послом Курнно, то воины не было бы».

Через несколько времени после провала миссии Ито Витте выехал на Дальний Восток, посетил Маньчжурию и Квантун и вернулся полный самого черного пессимизма. Он явился к Николаю, подал ему обширный доклад, в котором определенно утверждал, что России грозят большие бедствия от продолжения той же политики в Маньчжурии и Корее, горячо настаивал на немедленной эвакуации Маньчжурии, но государь не желал его «подробно выслушивать» (как выражается своим беспорядочным стилем Витте).

В это время Николай II начинает утверждаться в той мысли, что дело о Квантуне и Маньчжурии уже, собственно, покончено, а разговор должен идти только о Корее, и притом в таком смысле, что Россия вовсе не должна исполнять своего обещания, данного после захвата Квантуна, — не насаждать своего влияния в Корее, а, напротив, иметь полную возможность внедриться также и в Корею. Эту мысль Витте приписывает Безобразову. Но нужно сказать, что Витте всецело повторяет традиционный шаблон: «Явился некий отставной ротмистр кавалергардского полка Безобразов», человек честный по натуре, но, согласно отзыву собственной супруги, «полупомешанный», был представлен царю, затем «получил влияние у его величества» и, наконец, «начал действовать на свой, так сказать, счет и страх». Все это тот прочно утвердившийся исторический лубок, который, собственно, не в состоянии выдержать даже первого прикосновения критического анализа. Почему на императора Николая II всегда «имели влияние» только такие ротмистры, или гадатели, или тибетские врачи, которые говорили и были готовы делать то, чего твердо желал еще до их пришествия сам Николай; почему ни разу не было такого ротмистра, или прорицателя, или колдуна, который хоть в чем-нибудь разошелся бы с пристрастиями императора Николая II и хоть один день после этого сохранил бы «влияние»; каким образом «некий отставной ротмистр» мог без малейшего труда побороть Витте, не представляя собой и не имея за собой абсолютно никакой собственной силы, никакого значения, будучи в петербургском свете полным нулем во всех отношениях, — все эти вопросы ничуть Витте не беспокоят. Явился отставной ротмистр и ускорил столкновение белой расы с желтой. Все эти наглядные несообразности не смущают Витте. Его потрясает, даже когда уже все кончилось, когда он сидит в Биаррице и пишет мемуары, это воспоминание о борьбе, в которой он все видел наперед, все верно учел и остался побежденным, выброшенным за борт государственного корабля. Не все ли равно, по своей ли инициативе действовал царь, и кто был главным актером, самодержец или отставной ротмистр? Он их обоих внутренне слишком презирает, чтобы долго задерживаться на этой детали.