Политика: История территориальных захва­тов. XV—XX века: Сочинения

Провоцировали ли Сербия и Россия Австрию целый ряд лет? Да. Была ли в Германии и Австрии сильная и агрессивная военная партия, опиравшаяся на могущественные капиталистические силы? Да. Стремилось ли русское правительство завладеть Константинополем, не останавливаясь, если понадобится, пред войной? Да. Были ли в Англии и во Франции широчайше распространенные, по целому ряду экономических причин, антигерманские настроения и существовали ли, по мнению влиятельных кругов, у них серьезные интересы, связывавшие их с Россией, что в свою очередь подбодряло русскую дипломатию к более вызывающей и активной политике? Да. Были ли в Италии классы, жаждавшие территориального расширения и колоний и считавшие, что только в союзе с Антантой они все это получат? Да. Считал ли германский главный штаб, что время работает для Антанты и что война с каждым годом будет для Германии становиться все труднее? Да. Полагали ли, с своей стороны, очень влиятельные круги британского адмиралтейства, что следует во что бы то ни стало покончить с германским флотом, который иначе будет становиться все опаснее для Англии? Да. Воздерживалась ли от крупных и мелких провокаций хоть одна из великих держав в последние годы пред войной? Нет. Довольно задать себе хотя бы эти несколько вопросов и ответить на них, чтобы самое обсуждение проблемы о «виновности» потеряло всякую остроту. К лету 1914 г. вопрос ставился, по существу, уже чисто технически: кому и когда удобнее выступить? Кто кого перегонит в приготовлениях? Как бы более ловко и правдоподобно свалить вину на противника?

История 34 дней, протекших от убийства Франца-Фердинанда (28 июня 1914 г.) до объявления Германией войны России (I августа), породила уже огромную литературу и, конечно, долго еще будет возбуждать самые страстные споры. Спорят притом не только о каких-либо темных, способных возбудить сомнения фактах и моментах, но даже и о том, что при самом минимальном беспристрастии и хладнокровии представляется совершенно ясным и несомненным. Недаром было давно замечено, что если бы, например, таблица умножения затрагивала чьи-либо интересы, то она давно уже подвергалась бы самым страстным нападкам. А в данном случае были затронуты серьезнейшие не только «моральные», но, что несравненно существеннее в подобных обстоятельствах, и материальные интересы: ведь вопрос о признании «вины» за побежденной страной был «разрешен» утвердительно 231-й статьей Версальского мира, и на этой статье, по крайней мере по всему плану Версальского договора, основаны серьезнейшие материальные требования победителей. Конечно, не подлежит ни малейшему сомнению, что и без этой (231-й) статьи от Германии потребовали бы не меньших платежей, чем теперь, но широчайшие слои германского общества убеждены, будто что-то можно будет поправить, если с Германии либо вовсе будет снято это обвинение (в намеренном разжигании мирового пожара), либо «вина» ее будет разделена с другими, и что от этого облегчится ее нынешнее положение. Резкая брань против социал-демократической прессы и особенно против коммунистической («Rote Fahne») в 1918–1923 гг., когда там печатались статьи, обвиняющие Вильгельма II и германское и австрийское правительства в провоцировании войны, мотивировалась именно тем, что эта пресса своими разоблачениями играет на руку врагам. Точно так же полемические выпады Ганса Дельбрюка против Каутского, часто изумительные по своей наивности, основаны на этом патриотическом усердии, потому что никогда такой осторожный и ученый исследователь, как Дельбрюк, не позволил бы себе, конечно, подобных аргументов, как те, которые он пускал в ход против Каутского, если бы не патриотический долг (как он его понимает). Вообще же, конечно, и со стороны публицистов Антанты требовался огромный запас казенного лицемерия, чтобы, забывая всю политику Антанты с 1904 г., так страшно обострявшую положение, сваливать всю вину исключительно на Германию.