Политики, предатели, пророки

Много лет пробыв школьным учителем, а потом институтским преподавателем, он верит, что самым неразумным можно объяснить их неразумность — просветить и с ними договориться.

Плюс к этому, он в первую очередь — учитель математики, хотя преподавал и историю. А как учитель математики, очень верит в разумность, рациональность.

И вот это все собирается воедино: боязнь войны, боль, причем парализующая боль перед возможной гибелью людей, патологический страх разрушения — и вера в обучаемость контрагента, в возможность все вопросы решить словом.

Словом — а не делом.

Вся его деятельность между школой и лидерством в свергнутой партии — это партийно-комсомольская работа в основном благополучного советского периода. Он сформирован в спокойных условиях — и сформирован во многом по законам бюрократической логики и бюрократической интриги.

А один из основных законов советской бюрократической жизни благополучного периода — это минимизация ошибок.

Ошибка — это самое страшное. На ошибке — тебя поймают и подставят. Но лучший способ избежать ошибок — ничего не делать. Во всяком случае — инициативного и превышающего необходимый формально обязательный уровень.

Закон бюрократической жизни — по возможности имитация деятельности вместо самой деятельности. Потому что при имитации ты как бы делаешь — и как бы не делаешь: то есть отчитаться можешь, а нарваться на непредвиденные последствия действия — не можешь.

Другая его сторона — жди, когда ошибется конкурент. Тогда его заменят — если он равен тебе, то, возможно, на близкого тебе человека, если он над тобой — то, возможно на тебя.

И возглавляемая Зюгановым партия скоро уже четверть века добросовестно имитирует политическую борьбу, минимизирует ошибки, побеждает конкурентов по политической нише — и ждет, когда власть свалится ей в руки.

Причем в КПРФ Зюганов — вовсе не исключение. Он — отражение среднего состояния партии. Причем вовсе далеко не худший вариант лидера из тех, кого вообще могла бы избрать на этот пост партия.

Зюганов, как всякий талантливый русский провинциальный учитель, умеет и любит сам учиться. Как таковой он очень неплохо образован. При этом он, с одной стороны, отучился в Академии общественных наук, одном из основных интеллектуальных центров советской эпохи, а кроме того работал в ЦК КПСС с Особыми папками — то есть, ко всему прочему человек более чем сведущий. Да и в армии, как никак, служил не где-нибудь, а, кстати, в военной разведке — что чего-то тоже стоит.

При этом в его многочисленных книгах и статьях очень трудно найти ссылки на Маркса. На Ильина — можно. На Маркса — нет. На Ленина — иногда. Но на русских евразийцев — больше.

Возможно, потому что образ Ильина в среднерусский пейзаж вписывается, а образ Маркса — как-то больше и среднерусского ландшафта, и России.

Отсюда и история для Зюганова — не история борьбы классов, а история борьбы этносов. При этом он, безусловно, не «русский националист». Но он ни в коем случае и не «пролетарский интернационалист». Он — что-то вроде «русского симфониста».

Но поскольку эта «симфония», все-таки, должна быть русской — Русское для него всегда больше, чем Пролетарское или Коммунистическое.

Вот не понимает он, что для коммуниста и лидера компартии давать интервью черносотенной газете неприлично — и все. Не понимает, что провозглашать: «Коммунист, всегда защищай русского, защищай православного» — неприлично и контрпродуктивно. Не понимает, что так называемый Пленум по «русскому вопросу» служил лишь дискредитации КПРФ. Не понимает, что объявлять атеизм одной из основных ошибок компартии и отрекаться от него значит, с одной стороны, терять доверие одних и не приобретать доверия другой, а с другой — подрывать основы самого коммунистического мировоззрения.

Подружился он в 1990–1991 году с Прохановым, очаровал тот его сладостью идей о «Русском начале» и «Славе Империи» — и стал Зюганов «русским патриотом». В общем-то, в принципе, патриотом своей страны быть не только не плохо, но само по себе естественно: потому что любить свою страну столь же естественно, как любить свою мать.

Но ты разберись, говоря известным языком — ты патриот буржуазный или пролетарский. Вот Проханов — разобрался. И он теперь — в другом лагере.

Для Зюганова Русское больше, чем Коммунистическое. А для лидера революционной партии Революция всегда больше, чем Страна. И парадокс в том, что открыть дорогу Стране в ее будущее иногда можно только сказав, что Революция — важнее Страны.

Потому что, не решившись на Революцию не сумеешь сделать Страну Новой, а следовательно — защитить ее от обрушения в историческое небытие. Бывает, что без этого можно обойтись. А бывает — что нет. Но для Зюганова над этим путем в принципе висит исторический «кирпич».

В принципе, в том, что подчас говорит Зюганов — очень немало толкового и современного и с точки зрения современной футурологии вообще, и с точки зрения коммунизма в частности. И про постиндустриализм, и про союз с буржуазно-демократическими течениями, и про новый политический язык, и про новые отряды рабочего класса.