Политолог

– Скоро закончится голосование. Объявят первые итоги президентских выборов. Президент покинет свой кабинет в Кремле, перейдет Красную площадь, в свой предвыборный штаб, где ему объявят о триумфальной победе. Так пусть же эту победу осветит зарево горящей Москвы.

Очередная птица взлетела. Потрошков провожал ее ликующим взором. Он был похож на Нерона, отдающего преторианцам приказ поджечь Рим.

– Я пойду, – обморочно произнес Стрижайло. – Мне нездоровится.

– Увидимся через несколько дней.

Стрижайло вернулся домой. Не зажигая свет, включил телевизор, дожидаясь новостную программу. Однако последовал внеочередной, экстренный выпуск. Взволнованный диктор сообщал о пожаре в Москве. Горело здание Манежа. Огонь быстро распространялся по деревянным перекрытиям, по всему ветхому зданию. Казалось мистическим совпадением, что пожар начался в момент, когда председатель Центризбиркома Черепов объявил о завершении голосования. Одна камера показала белый фасад Бове, озаренный багровым светом, струи огня, брызгающее пламя, горящих птиц, заключенных в огненные шары. Другая камера, установленная на крыше ГУМа, обозревала Красную площадь, Кремль и разгоравшееся розовое небо с островерхими башнями, куполами соборов. Создавалось ощущение, что пылает Кремль, его дворцы и палаты. Пожар навевал древний ужас, будил реликтовую память о нашествии Наполеона, о походе Тохтамыша, спалившего Москву, о древних нашествиях и палах.

Стрижайло завороженно смотрел. Чувствовал, как «перекодируется» мир. Как частицы мироздания, из которых состоит бытие, начинают метаться, сталкиваться, складываются в фантастические узоры, словно к ним поднесли магнит, и он вытягивает их в дуги, кривые линии, эллипсы, концентрические окружности, среди которых присутствует невидимый центр, откуда мир подвергается смертельным воздействиям.

Через пятнадцать минут экстренный выпуск повторился. Он был посвящен одному – пожару Манежа. Огонь уже охватил все здание. Рушились балки, ворохи красных искр летели во все стороны, засыпая окрестные дома, Александровский сад, гостиницу «Москва». Было ощущение, что Манеж пропитан горючими смолами, пропитан бензином. Повсюду из него вырастали букеты огня. Вторая камера показала Кремль. Над резными контурами башен, стен, церковных куполов и колоколен струились малиновые языки, лизали Ивана Великого, Большой Кремлевский дворец, озаряли брусчатку страшным багровым отсветом. И из Спасских ворот на брусчатку вышел Президент Ва-Ва.

Он был один, невысокий, тонкий в талии, с непокрытой редковолосой головой, в коротком пальто. Сначала показался просто тенью, выскользнувшей из огромной арки. Но потом, ступив на брусчатку, сам стал отбрасывать тень. Эту зыбкую тень создавал пожар, подымавшийся за спиной Президента. Он шагал по красным камням, словно по горящему морю. Казалось, вот-вот он и сам загорится, исчезнет в малиновом вихре. Ему на голову сыпались искры, под ноги падали обгорелые птицы. За ним по брусчатке гнались кольчатые красные змеи. Над ним звучали слова проклятия. Ему самому и управляемой им стране сулили погибель, голод, мор, разоренье. Он был выбран Господом, чтобы через него осуществилась небесная кара. Маленький, одинокий, он был проклят. В московском небе, где носились ошалелые птицы и бушевал летучий огонь, со всех крестов, колоколен возглашалась анафема. Вырастая из-за кремлевской стены, огромный, с ужасным лицом, развеянными до плеч волосами, высился Иуда. Беззвучно хохотал, указывал перстом на маленького приговоренного человечка.

Президент Ва-Ва пересек площадь, скрылся в здании штаба. Стрижайло, потрясенный, выключил телевизор, забился лицом в подушку.