Политолог

Ее пальцы тихонько скользили по его волосам, касались закрытых век, стиснутых губ, шелестели у самых ушей. Теперь она оживляла его, возвращала жизненную прану, которую он вдохнул в нее, перед тем как погибнуть. Ее волшебством душа, покинувшая тело, возвращалась в свою обитель. Чувства вновь обретались, – так слетаются на ветку испуганные, отлетевшие было птицы. Вначале вернулся слух, – он услышал, как за перегородкой, в печи с нежным шелестом осыпаются угольки, а совсем близко, в придавленной их головами подушке позванивают сухие травины, стебли клевера и тимофеевки. Затем он стал чувствовать запахи – сладковатого березового дыма, нагретых бревенчатых стен, и рядом – головокружительные волны ее живых восхитительных запахов, которые источало ее взволнованное горячее тело. Потом постепенно вернулось зрение, – чуть приоткрыл веки и увидел наверху, где перегородка не доставала потолка, длинную, трепещущую малиновую полосу – меркнущий свет прогоравшей печи. Чуть повел зрачками, – шкурка белки с пушистым, аметистового цвета хвостом, вращалась на нитке, овеваемая ветерками, а вокруг в потолке, недвижные, темные, как глаза у иконописных святых, чернели сучки.

– Где ты был? – спросила она.

– В каких-то волшебных странах, в несуществующих пространствах. В которых мне еще предстоит побывать при жизни или переселиться в них после смерти.

– Я была там с тобой?

– Не знаю. Мне казалось, что перед тем, как туда попасть, мы слились, превратились в какое-то диво, которому были открыты эти миры.

– Ты можешь их описать?

– От них осталась разноцветная тень. Даже не тень, а тень тени. Даже и этого не осталось, – только чувство, что я там побывал, но что это было, не знаю.

– Может быть, рай?

– Рай – это здесь, в нашей избе. А то – выше рая. Ему нет описания.

– Мы с тобой вместе совсем недолго, меньше года. А кажется, прожита огромная жизнь, где каждая малость превращается в драгоценное чудо. Так будет всю жизнь, до смерти? Ты чувствуешь, что все драгоценно?

– Да.

– Помнишь, какая была погода, когда я приехала в твою деревню, чтобы нарисовать последний снег? Какие сырые, сочные, светящиеся облака летели по небу, а на черной земле лежали последние снежные гривы, и если сунуть в них руку, то почувствуешь тысячи мокрых колючих зерен, и каждое зерно излучает крохотную вспышку?

– Помню.

– А помнишь, как ты подошел к моему мольберту, заглянул, а я испугалась, – это было так неожиданно, ты был такой большой, в сапогах, с ружьем, как из тургеневских «Записок охотника». И сказал: «Мне кажется, снег чуть-чуть голубее».

– Он был и впрямь голубой.

– А помнишь, как мы спустились ночью к реке, ты укрепил на березовом полене две горящих свечи и пустил по воде? Мы смотрели, как уплывают свечи, окруженные туманными нимбами, и я думала, – это мы с тобой плывем в неведомом темном потоке, исчезаем за поворотом реки.

– Свечей уже не было видно, а воздух за поворотом слегка светился.

– Помнишь, как к тебе в гости пришел лесник Сергей Полунин, достал из кармана кулек конфет, из-за пазухи вынул бутылку рябиновки, и мы пировали, а потом играли в карты?

– Ты огорчалась, когда проигрывала, а Полунин радовался, как ребенок, и все приговаривал: «Бери крести, ступай, жених, к невесте».

– А наша первая ночь, когда шел весенний дождь, и мы не спали, и я смотрела на тебя и изумлялась: «Боже, неужели это возможно?» Когда стало светать, мы вышли из дома, спустились к реке. Заря бесшумная, желто-малиновая. Река как латунь. Вдоль реки, в предрассветных тенях, белыми купами цветет черемуха. И по всей реке, далеко, близко, поют соловьи.

– Помню зарю, белые купы, сладкий холодный ветер, и оглушительные, из каждого цветущего дерева, соловьиные трели.

– Для чего нам все это дали? Для чего показали? Чтобы потом отобрать? Разлучить, увести в разные жизни, чтобы мы их проживали отдельно?

– Что может нас разлучить? Война, чума, злые наветы? Мы с тобой неразлучны.

– Иногда мне кажется, что наш рай, наша любовь не имеют конца. Мы всегда будем молодые, красивые. Вокруг нас будут чудесные снега, синие леса, открытые свету поля, по которым мы будем ходить в солнечных метелях или в теплых дождях, и всегда над нами будет мягко кружиться этот чудный беличий хвост, и в печи будут звенеть угольки. Но иногда мне чудится, что нас подстерегает что-то ужасное. Еще далеко, за всеми горизонтами, но оттуда оно уже нас углядело, взяло на прицел, протягивает невидимые жадные щупальца, и мы обречены.