Политология революции

Следствием такого положения дел было и вполне закономерное отсутствие классового сознания. «Полная потеря классом исторической памяти, – констатировала леворадикальная газета «Бумбараш-2017». – Белые, чистые листы бумаги. Рабочие скучены тысячами и десятками тысяч на просторных площадях. Их мозолистая рука лежит на заводах и фабриках и может в любой момент остановить производство. По сути, сегодня в среднем это миллионы отдельных граждан, не идентифицирующих себя как класс. У них нет солидарности даже в борьбе за заработную плату, борьбе, которую они, в принципе, могут вести самостоятельно. Для простой экономической борьбы за лишний рубль ни марксизм, ни коммунистическая партия не нужны. Но сегодня в классе часто нет и такой борьбы. Есть страх, есть конформистские настроения, есть близкие знакомства с начальством. Есть уступчивость, разобщенность, замкнутость, конкуренция между рабочими».[524]

Это тяжелое состояние рабочего класса, впрочем, было результатом не только социального кризиса 1990-х годов, но и многолетнего советского опыта, полностью отучившего людей от самоорганизации и борьбы за свои права.

В 1990-е годы оппозиционеры постоянно жаловались на «манипулирование» и даже «зомбирование» народа, осуществляемое официальными масс-медиа. Однако что делает пропаганду эффективной? Почему в одних случаях технологии манипулирования дают блестящий эффект, а в других проваливаются? Секретом успеха манипуляций 1990-х годов была именно неопределенность социального положения большей части народа, отсутствие у нее устойчивых осознанных интересов.[525]

Новое классовое сознание

К концу 1990-х положение дел Стало меняться. Буржуазная реставрация – на системном уровне – достигла успеха. Общество реорганизовалось в соответствии с правилами капитализма. Но именно это и стало главной политической и культурной проблемой для российского либерализма. Новое поколение действительно лучше вписано в буржуазный порядок. Но, соответственно, оно лучше понимает устройство этого порядка. И потому и более способно к эффективному сопротивлению. Что же до социального конфликта, то порождают его не коммунистические агитаторы, а объективные противоречия системы.

Важным рубежом стал дефолт 1998 года. Он создал предпосылки для роста промышленности, а тем самым и для становления рабочего движения. Однако в краткосрочной перспективе главные перемены произошли не в рабочей среде, а в «среднем классе».

Неолиберальная экономическая реформа не смогла (и не могла) обеспечить благосостояние для большинства, но она оказалась в состоянии создать небольшой и хорошо обеспеченный «средний класс» в столицах и нескольких крупнейших городах. Эти социальные группы отличались крайним эгоизмом, приписывая свой успех исключительно собственным достоинствам f (образование, динамичность, молодость). И напротив, бедственное положение большинства объяснялось ими как результат некомпетентности, необразованности, заскорузлости этого большинства – «совков». Следовательно, система жестока, но справедлива, поощряя лучших (сильных) и наказывая худших (слабых). Именно новые средние слои стали опорой либерализма в России.

Дефолт 1998 года ударил прежде всего по средним слоям. Они теряли сбережения, работу. В считанные часы «сильные» стали «слабыми». Поскольку люди редко склонны винить в своих бедах самих себя, оставалось только винить систему. Шок был такой силы, что радикально ситуацию не изменил даже экономический подъем, восстановивший к 2002—2003 годам благосостояние средних слоев. Несправедливость капитализма и неэффективность свободного рынка были осознаны средними слоями, более того, это осознание стало частью их культуры. Несмотря ни на что, они начали леветь. Это полевение было в большинстве случаев достаточно умеренным, но вполне достаточным для того, чтобы спровоцировать глубокий кризис либерализма в России. С самого начала он имел весьма узкую социальную базу, а теперь потерял даже ее.

В подобных условиях технологии манипулирования вдруг повсеместно стали давать сбои, а в средних слоях недовольство стало ощущаться даже сильнее, нежели в угнетенных низах общества.

Два вывода, которые из этого следуют, лежат на поверхности. С одной стороны, возникает почва для крупномасштабных социальных конфликтов. Это осознают и элиты – отсюда внезапно охвативший их страх перед революцией. Марксистский прогноз, пусть и с опозданием на десятилетие и с существенными корректировками, начинает, наконец, сбываться.