Политология революции

Если начало 1990-х годов было трагическим временем для левого движения во всех его традиционных формах — от социал-демократической до коммунистической, от радикальной до умеренной, — то конец десятилетия ознаменовался резким и неожиданным подъемом левого радикализма. Однако эта новая радикальная волна приняла неожиданные и непривычные для левых партий формы. Можно сказать, что движения начала XXI века оказались в равной мере ответом и на политику неолиберализма, и на кризис традиционной левой.

К концу XX века левые организации оказались в ситуации, когда привычные методы политической работы, идеологические доктрины и сама идентичность основных исторических течений европейского социализма оказались поставлены под сомнение. Этот кризис был многосторонним. Лишь на первый взгляд его главной причиной был крах Советского Союза. Можно сказать, что психологический эффект событий 1989–1991 годов был в большинстве стран Запада и Латинской Америки исчерпан уже к 1993–1994 годам. Об этом говорят электоральные результаты левых партий, которые к середине 90-х в основном вернулись к докризисному уровню, а в значительном числе стран и превзошли его. Но политический кризис левых оказался несводим к неудачам на выборах. Наряду с распадом СССР к концу 80-х и на протяжении 90-х годов влияние на политический процесс оказал целый ряд других факторов. Изменилось общество, характер наемного труда, структура занятости.

Индустриальный сектор в европейских странах, Канаде и США был потеснен, с одной стороны, постиндустриальным сектором в ходе информационной революции, но с другой стороны, массовое распространение вновь получил неквалифицированный, доиндустриальный по своему характеру труд в рамках «неформального сектора» (представленного в Европе и США главным образом иммигрантами). В культурно-этническом и квалификационном отношении рабочий класс стал крайне неоднородным. Эта неоднородность должна была предопределить развитие внутреннего плюрализма и культурно-идейного «многоцветия» в левом движении, но в краткосрочной перспективе она вылилась в глубочайший кризис идеологических и организационных норм.

Наряду с сокращением индустриального сектора на Севере (или в странах капиталистического «центра») происходило бурное развитие индустрии и рабочего движения на Юге (в странах «периферии»). Это сопровождалось повсеместным демонтажем социального государства и формированием глобального рынка капиталов, подчиненного транснациональным корпорациям. Механизмы социального и экологического регулирования рынка, выработанные социал-демократией в XX веке, оказались подорваны.

Сумма этих процессов, получившая название «глобализации» или «корпоративной глобализации», на первых порах требовала от левых осмысления, а затем и формирования новых структур, выработки собственных альтернатив, в конечном счете — поиска новой идентичности. На теоретическом уровне сложившаяся ситуация способствовала началу международной дискуссии, в ходе которой должны были обсуждаться заново все традиционные категории социалистического дискурса XX века — «труд», «капитал», «регулирование», «план», «государство», «демократия» и т. д. В конечном счете, это вылилось в очередную дискуссию об актуальности марксизма, совпавшую со 150-летием издания «Коммунистического манифеста». Невероятная популярность данного произведения, вновь ставшего бестселлером на западном книжном рынке конца 90-х годов, говорит сама за себя. Маркс неожиданно предстал перед читателями в качестве пророка глобализации (в этом качестве цитаты из него просочились даже в документы Мирового Банка). Однако свежие доказательства правильности Марксова диагноза относительно динамики развития капитализма сами по себе не могли заменить конкретных ответов на вопросы текущей политики.