Полицейские и воры. Авторский сборник

– Да, сэр, – ответил Альберт и ретировался. Потом он долго сидел за столом в своем кабинете, тупо глядя в стену. Там, у Клемента, он собирался сказать: «Мистер Клемент, я знаю все», а вместо этого говорил про дело Даквортов, хотя прекрасно знал, что и как.

– Я его испугался, только и всего, – убеждал себя Альберт, – а бояться нечего. У меня есть для него товар, и тронуть меня он не посмеет.

Позже в тот же день Альберт предпринял новую попытку, когда принес материалы по делу Даквортов. Положив их на стол, он постоял, нерешительно кашлянул и вновь начал:

– Мистер Клемент?

– Что еще? – проворчал Клемент.

– Я неважно себя чувствую. Хотел бы взять завтра выходной на полдня, если можно.

– Отпечатали бумаги Уилкокса?

– Еще нет, сэр.

– Отпечатайте и можете идти.

– Да, сэр. Благодарю вас, Расстроившись, Альберт покинул кабинет, сознавая, что опять сплоховал и что сегодня новых попыток предпринимать не следует: все равно ничего не выйдет. Он отпечатал необходимые бумаги, прибрал на столе и пришел домой часом раньше, объяснив Элизабет, что ему стало нехорошо на работе, – то была чистая правда.

В следующие год и три месяца Альберт неоднократно пытался проинформировать мистера Клемента об имеющихся у него возможностях, но как–то так получалось, что, когда он открывал рот, оттуда выскакивали совсем другие фразы. Он репетировал ночами у зеркала – его требования звучали с восхитительной ясностью и прямотой. Или же он заучивал написанный собственноручно текст, хотя фразы всегда выходили громоздкими и многословными.

В уме–то у него была полная ясность по поводу того, что он хотел высказать. Он бы рассказал о своей находке и о схеме «до востребования». Он бы открыл свое желание путешествовать и то, что он намеревается еженедельно переправлять бумаги в новую точку – Канны, Палм–Бич, Виктория–Фоллс, указав, какого объема финансовое содержание позволит ему забирать корреспонденцию с крайним сроком в пять дней. Он бы также уведомил Клемента, что Элизабет, вероятно, слишком домоседка, чтобы в полной мере насладиться избранным им, Альбертом, с некоторых пор образом жизни, но все же, поскольку он чувствует к ней некоторую привязанность, ему хотелось бы думать, что в его отсутствие она будет мистером Клементом должным образом обеспечена.

Он должен сказать все это. Когда–нибудь. Он не терял надежды. В день, когда возобладают его мужество и желание иной жизни, он сделает, что задумал. День этот, однако, все не наступал.

Между тем отправка и получение письма с документами стали частью его недельной рутинной работы, включенной в привычный распорядок жизни, словно в этом и не было ничего необычного. Каждый понедельник, уходя на обед, он забирал письмо до востребования, в туалете кафе перекладывал бумаги в другой конверт и рвал старый и по пути с обеда кидал письмо в почтовый ящик. (Письмо приходило к Почтальону Тому во вторник. Соответственно, со среды до следующего понедельника проходило пять дней, и цикл начинался заново.) И этот понедельник ничем не отличался от прочих, за исключением насморка. Официантка Салли заметила, принеся ростбиф:

– Вы что–то неважно выглядите, мистер Уайт.

– Просто аллергия, – ответил Альберт.

– Сезонная – на пару суток, наверное, – сказала она.

Альберт согласился с ее диагнозом, доел еду, заплатил, оставив обычные двадцать пять центов чаевых, и вернулся в офис, сделав по пути две остановки. Первую – у почтового ящика, куда опустил конверт в очередной раз, а вторую – у лавочки, где купил пакетик салфеток.

Хотелось бы думать, что Официантка Салли права насчет длительности этой его аллергии, – сутки, сказала она, – но вообще–то он в этом сомневался. Исходя из прошлого опыта, он знал, что аллергия эта длится дня три – то есть до четверга, а после начнется улучшение.

Как бы не так. Закончился понедельник, за ним последовали вторник, среда и четверг, скверный и по погоде, и по его самочувствию. Альберт надел плащ и галоши и, захватив зонт, поплелся в офис с полной коробкой салфеток.

А в пятницу стало еще хуже. Элизабет, истой домохозяйке, которой более всего шел передник и яблочный пирог в руках, хватило одного взгляда утром на Альберта, чтобы тут же распорядиться:

– И не думай даже вставать. Я позвоню мистеру Клементу и скажу, что ты заболел.

Альберт и правда заболел. Он не мог пойти на работу – он даже не попытался запротестовать и встать, и ему было так плохо, что он почти забыл о письме, валявшемся где–то в недрах почты.

Он провалялся все выходные, проводя большую часть времени в дреме, лишь изредка собираясь с силами, чтобы приподняться, хлебнуть бульона или отпить чаю, и снова затем погружаясь в дремоту.

Часов в одиннадцать вечера в воскресенье Альберт вдруг пробудился после странного сна, в котором ему ясно привиделся конверт: плотный одинокий конверт покоился в почтовом ящике, а за ним тянулась рука – и рука эта принадлежала Бобу Харрингтону, вездесущему репортеру.

– Господи! – вскричал Альберт.

Элизабет, пока он болел, спала в другой постели и не слышала его.