Полиция

Мимолетные взгляды украдкой, улыбки, пара дежурных фраз. А она ничего, как же он раньше не замечал? Почему он не обращал на нее внимания? Он принялся слегка ее поддразнивать, желая, чтобы и она, в свою очередь, тоже его заметила – если еще не успела, конечно. Он действовал по старому, еще в школе выученному закону, гласившему, что девчонку надо достать, и тогда она точно обратит на тебя внимание. Встречал ее чарующей, исполненной то ли скромности, то ли иронии улыбкой. Виржини же изображала равнодушие, хотя понимала, что он нравится женщинам и сам об этом знает. Она игнорировала его так долго, что в какой-то момент он утратил веру в себя. Она не была наивной и не предполагала, что может заполучить такого мужчину – ведь дома Тома́ ее едва замечал. Она только что вышла из декрета. Ей казалось невероятным, безумным, неслыханным, что с ней заигрывает этот красавчик. Аристид же тщательно подбирал слова, придерживал дверь, больше не позволял себе долгих, громогласных отрыжек, какие часто слышишь от настоящих мужчин. Она стала искать его общества, смеялась над его шуточками, слушала его рассказы, раскрыв рот, будто он был самым интересным собеседником на всем белом свете, дышала чуть глубже, чем обычно, желая привлечь его внимание к своей груди. Все шло само по себе, естественно, без всякого расчета: вести себя так ее заставлял атавизм, инстинкт размножения. Оказавшись в одном наряде, они незаметно для остальных обменивались десятками сообщений, отправленных с заднего сиденья на переднее и обратно. Теперь она шла на работу чуть ли не с удовольствием, ощущала, как в ней растет желание соблазнять, с удивлением отмечала, что даже в униформе пытается быть женственной. Она не могла выбрать другую одежду, не имела права распустить волосы или надеть яркие серьги и потому принялась ярче краситься, делать маникюр, сделала ставку на внутреннее ощущение счастья, на блеск в глазах. Она более тщательно подбирала белье – подчеркивавшие грудь бюстгальтеры, кружевные трусики с наивно-невинным бантиком спереди. Она даже смеяться стала иначе. Рядом с Аристидом она не чувствовала усталости. С ним ее наполняла жизнь. Он не считал, что она может быть полезна только в работе с несовершеннолетними или с жертвами домашнего насилия: он брал ее с собой в самое пекло. В наряде с ним ей никогда не было страшно. Она знала, что он вытащит ее из любой передряги.

Наконец, взгляды сделали свое дело. Ей нравилось исподтишка следить за его движениями, за сменяющими друг друга выражениями его лица. Когда они оказывались рядом на планерке, при получении инструкций, во время обеда, она нарочно смотрела в сторону, а затем вдруг резко оборачивалась, заставала его врасплох, пока он ее разглядывал. Нравилось ли ему то, что она чужая жена? Или же его привлекал запрет, лежащий на ней из-за того, что она недавно стала матерью? Он выдавал себя с головой: не мог больше двух секунд смотреть ей в глаза. Когда по воле случая они оказывались наедине, им становилось неловко, словно у них не было алиби, словно высшие силы смеялись над ними: «Ну что? Все ходите вокруг да около, никак не можете открыться друг другу?» Взгляд Виржини делался отсутствующим, умоляющим, нетерпеливым, будто она пыталась объяснить ему: «Давай же, кретин, поцелуй меня. Моему сыну год и три месяца, я не могу сделать первый шаг. Я могу лишь уступить».

А потом, однажды, он ей сказал.

Он сказал ей, что она красива, как фарфоровая куколка.

Они целовались точно в такой же машине: бросились друг к другу так резко, что больно стукнулись зубами.

5

Мигающий крест над входом в аптеку еще горит. Аристид делает круг по площади, проезжает мимо бронзовых львов, олицетворяющих триумф Республики. Паркуется вторым рядом, напротив витрины.

Виржини вылезает из машины, заходит в пустынный торговый зал, протягивает аптекарше рецепт из Центра по контролю за рождаемостью Пор-Руаяля. Девушка за прилавком наверняка не ожидала в этот час увидеть полицейского в форме, с рецептом в руках. Виржини уверена, что, прочтя на смятом листке три слова – зитромакс, профенид, эффералган, – провизор сразу поймет, в чем дело. Она внимательно следит, не мелькнет ли на лице девушки тень, но нет, похоже, ее научили никак не реагировать на указанные в рецепте медикаменты. Девушка отходит к стеллажам у стены, выдвигает глубокие ящики, достает пузырьки, возвращается, составляет их возле кассы неустойчивой башенкой. Виржини так хочется сейчас стать этой молодой, живой, теплой женщиной, которая наверняка всего пару месяцев назад окончила учебу и, возможно, впервые замещает коллегу из ночной смены в счет августовского отпуска. Как бы она хотела оказаться беззаботной, двадцатилетней, совершенно свободной девчонкой, в джинсах, кедах и блузке, с собранными заколкой волосами, с парой выбившихся из хвоста прядок, с таким же чистым, звучным голосом.

– Что-то еще?

– Не могли бы вы дать мне стакан воды? Мне нужно принять это все прямо сейчас.