Полюбить Джоконду

— Саша, ты мой единственный, реальный человек! Господи, я так устала! Гришка — это партнер по фарсу. Один его вид вызывает у меня нервное напряжение. Остальные… Ты не представляешь: здешний Карташов в миллион раз ужасней того, московского… В первый день он подошел ко мне в коридоре отеля и так грубо говорил со мной… Извини, я больше не буду тебя грузить, ты и так из-за меня… А еще музеи, картины… Мне иногда кажется, на портретах очень страшные лица. Я в детстве читала такую сказку: девочка разглядывала фарфоровую расписную тарелку, любовалась играющими на лугу детьми. И вдруг один из них, мальчик-сверстник, позвал ее к себе. И это оказалось очень просто — надо было только руку ему протянуть. Они сначала играли все вместе, а потом он пригласил ее в гости. Она согласилась, но ей уже стало страшно, потому что, пока они играли на лугу, до ее комнаты было рукой подать. А дом мальчика стоял за лесом, и, когда они пошли туда, комната начала уменьшаться и пропала.

В его доме был камин, а у камина сидел прадедушка, «глаза которого горели недобрым огнем». Представляешь, я на всю жизнь эту фразу запомнила, слово в слово! И теперь, когда смотрю на картины, особенно на портреты…

Он смеется:

— Тебе кажется, что эти люди мечтают заманить тебя к себе?

— Да. — Я тоже смеюсь. — Мне так кажется!

— Это ничего, — отвечает он почему-то вполголоса. — Это все пройдет…

И так за этими сбивчивыми разговорами в ранних зимних сумерках, за короткими объятиями, взрывами отчаяния и смеха пролетают отведенные Судьбой часы.

Из гостиницы мы выходим порознь. В какой-то мере и сама эта прогулка в гостиницу — настоящее безрассудство!

Он едет на вокзал, я — в музей.

Три часа я прожила в настоящей реальности. За это время окончательно стемнело, на улицах зажгли фонари, Гришка обошел Русский музей и дважды пролистал альбом с иконами. А для меня это было сто восемьдесят минут непрерывного счастья.

Глава 19

Мне повезло — на вокзал я успел к отходу поезда. Купив билет и пробежав опустевший перрон, я уже запрыгнул в тамбур, но тут позвонила Лиза:

— Саш, я случайно узнала от портье, что наш номер забронирован только до завтрашнего вечера. Завтра в 21.00 все кончится. Мне страшно…

Я вышел из вагона.

— Передумали, что ль? — насмешливо кинула мне проводница.

— Чайник на плите не выключил, — машинально ответил я.

— Хорошо хоть вспомнили.

«Завтра в 21.00… — думал я, бредя по вокзальной площади. — Гришка, видимо, получит какое-то наследство. И тогда с ним что-то сделают, с Гришкой… А с Лизой? Чем реально я могу им помочь? Мы очень долго ждали: когда же все кончится?! И вот завтра, может быть, все кончится. Чем?»

Я позвонил Глинской. Я предполагал, что она удивится или обрадуется, и еще обидится на мое бегство. Но Глинская сказала устало:

— У нас хлеба нет. Купи по дороге.

За хлебом оказалась длинная очередь. И в этой очереди мне позвонил Губанов:

— Алексан, ты не уехал еще? И слава труду. Пацифиздеры в своем инкубаторе теперь стену продолбали!..

— Что-что? — переспросил я, но вспомнил, что на майках круглого семейства был знак «Гринпис».

— Короче, Алексан, заказчик с Пятницкой выломал стену одного сортира, а вместо ванны установил душевую кабинку. И теперь просит переделать. Там, Алексан, немного. Я тебе уже выслал. Ты нарисуй — и сразу мне. Я буду ждать.

Потом мы с Глинской пили чай. Я делился с ней тревогой о завтрашних 21.00. А она слушала меня с неопределенной какой-то улыбкой.

— Все понятно, — меланхолически вздохнула она. — Но ответь мне, пожалуйста, на один вопрос. Ну, разбогатеет этот Гришка. Ну, отпустят эту Лизу на все четыре стороны. Или не отпустят. Тебе-то что до них?

Мне было неприятно слушать ее рассуждения.

— То есть ты теперь помогать нам не будешь?

— Вам? Я помогаю тебе. И только тебе! Ты живешь в чудовищных иллюзиях. Что такое Гришка? Дурак набитый. Что такое Лиза? Мелкий осведомитель идиота Карташова. А чем она занималась до этого? Ты толком и не знаешь! И вот их ты называешь мы?! Да ни один приличный человек…

— Ну, хватит! — Я направился к выходу.

Она больно вцепилась мне в руку.

— Подожди, мы все сделаем, спасем их. Я знаю, — горячечно зачастила Глинская. — Мы вместе. А хочешь, пойдем гулять? И потом ты будешь рисовать, как вчера?

— Что нам нужно делать? — Я остановился.

— Сейчас. Зайди в комнату.

— Обещаешь больше не говорить так?

— Да.

Я сел за ноутбук. Глинская — рядом на диване.

— Дай покурить, — попросила она.

— У меня «Беломор».

— Я знаю.

Она закурила. Руки ее немного дрожали.

— Чтобы стать наследником, надо вначале получить завещание у нотариуса, — отрывисто заговорила она. — Нотариус может прийти к ним в номер. Но могут и они поехать к нему. Поэтому мы к назначенному времени должны сидеть в машине. Из нее должен быть виден подъезд гостиницы. Все самое опасное начнется, когда Гришка оформит и получит на руки завещание.

Глинская надолго прервалась, затягиваясь и выпуская дым. Она плохо владела собой.