Полюс капитана Скотта

— Однако из моих уст ничего подобного не слетало, Отс, — тут же решил подстраховаться начальник экспедиции. Не хватало только, чтобы Бауэрс, или доктор Уилсон вдруг решили, что с начальником экспедиции творится что-то неладное. — Во всяком случае, вы ничего такого не слышали. Из палатки я уходил по естественной надобности — только-то и всего.

— Это понятно, сэр. Но позволю себе заметить: именно с этого, с журавлиной стаи на горизонте, или еще какой-то чертовщины, обычно все и начиналось. Там, у нас в полку, на изможденной земле Южной Африки, в прериях Трансвааля.

— Начиналось с этого, говорите, ротмистр? И что, существовало какое-то противоядие?

— От того душевного яда, которым отравляем сами себя?! Даже такие мудрецы, как доктор Уилсон, в нашем умственном кавардаке бессильны, сэр, — поддерживал его Отс за руку, хотя сам передвигался с большим трудом, явно пересиливая боль. — Старайтесь, как можно реже замыкаться в себе и оставаться наедине со своим дневником. Возможно, я потому и болтаю порой всякий вздор, что боюсь, как бы однажды, сквозь пелену одиночества, в сознание мое не ворвался такой вот крик журавлиной стаи.

Выслушав это, Скотт впервые за все время их знакомства посмотрел на ротмистра с явным уважением, и даже с признательностью. Оказывается, ни там, на основной базе, ни в полубредовой суете полярного похода, он так и не сумел по-настоящему присмотреться к этому человеку.

13

Четверо полярных скитальцев уже стояли у саней, а Эванс все еще продолжал возиться с походной обувью, точно так же, как вчера вечером он возился со своими ночными сапогами[50]. Скотт повелительно взглянул на Бауэрса; лейтенант кивнул и вернулся в палатку, чтобы поторопить, а то и помочь товарищу.

— Я так полагаю, что ноги унтер-офицера вообще вскоре откажутся служить ему, — вполголоса проговорил капитан, приблизившись к врачу.

— Откажутся служить как путешественнику, решившемуся на такой переход, — уточнил Уилсон, задумчиво глядя на собственные изрядно истоптанные сапоги. — Обувь не успевает просушиваться, в тридцатипятиградусный мороз мы выходим в насквозь промокших сапогах.

— Если мы сделаем суточный привал, вы сможете чем-то помочь унтер-офицеру?

— Применю мази, дам небольшую дозу обезболивающего, чтобы он поспал дольше обычного, а значит, набрался сил. Но ровно через два-три часа похода он вновь окажется в том же состоянии, в котором находится сейчас.

— Хотите сказать, что мы лишь зря потеряем сутки?

— Вместе с продуктами, которых нам может не хватить до следующего склада, — молвил Отс.

— Даже если бы мы изыскали возможность устроить себе недельный отдых, все равно общего характера состояния Эванса это не изменило бы. Спасти его может только госпиталь. И еще уход в условиях нашей основной базы или хотя бы корабельной каюты. Но самое страшное не это.

— А что же?

— То, что вскоре все мы окажемся в том же состоянии, что и Эванс. Возможно, с разницей в пять-шесть дней. В том числе и я, потому что…

— Сейчас меня беспокоит состояние Эванса, доктор, — жестко прервал его Скотт, как прерывал каждого, кто пытался затевать с ним разговор о приближающейся гибели экспедиции. — Именно его. При всем уважении к вам, вашему состоянию и конечно же вашему просвещенному мнению.

— Прошу прощения, сэр. Просто я пытался говорить с вами языком медика.

— Если языком медика, то коротко и ясно ответьте мне на один вопрос: сколько дней Эванс еще может продержаться?

— Максимум неделю. При условии, что перед сном мы будем заниматься его ногами и носом, спасая то и другое от гангрены.

— Вот и настаивайте на этом, доктор, настаивайте.

Они молча, сочувственно проследили за тем, как Бауэрс помогает унтер-офицеру выбраться из палатки. Заметив, что все трое обратили на него внимание, Эванс вырвал руку из руки лейтенанта, чтобы показать, что ни в какой помощи не нуждается.

— Если вы ждете меня, джентльмены, то я готов, — проговорил он, впрягаясь в лямки и недоуменно глядя на своих спутников, которые все еще оставались по обе стороны от саней.

Состояние Эдгара не просто беспокоило начальника экспедиции, но и вызывало горечь и недоумение. Он с трудом понимал, что произошло с этим рослым, почти могучего телосложения человеком. На этого унтер-офицера капитан возлагал особые надежды — физически наиболее сильный, уравновешенный, а главное, умелый и по-настоящему мастеровитый, он казался незаменимым и при ремонте саней, и при закреплении поклажи на них или разбивке лагеря, и когда приходилось тащить сани на очередную возвышенность.

И вдруг оказалось, что именно он, Эванс, сдал первым; состояние именно его здоровья вызывало сейчас наибольшую тревогу у доктора Уилсона. Но даже доктор не мог понять, почему Эванс и Отс так быстро мерзнут и так часто обмораживаются. Когда следующим вечером капитан спросил об этом Уилсона, уже после того, как драгун и унтер-офицер скрылись в палатке, тот с академической многозначительностью ответил: