Поливит

Контакты у тебя получались неглубокие, чужой мозг не гасил твоё сознание. Кстати, разве я не говорил, что так бывает только с очень сильными людьми, большой воли? Так вот. Однажды я подключил тебя к испанскому рыбаку Артуро Васкесу. И ты начала читать чьи-то прекрасные стихи. О море, о звёздах...

Море
смочило песок,
море взбегает на камни,
лижет мои ступни,
как старый
ласковый пёс.
Отбегает
и снова накатывает,
дышит,
роняет изо рта пену,
в которой влажно поблёскивают
кристаллы звёзд
и пузырятся песни матросов,
спящих на дне с женщинами,
чьи тела из кораллов и соли.

В тот день, Оля, я спросил тебя: «А почему вы никогда не пишете о любви?» Ты повернула ко мне сразу ставшее строгим лицо, помедлила с ответом.

– Это слишком высоко. Будто в горах. А там легко заблудиться и пропасть.

– О-ох, – протяжно стонет старик. Руки его мечутся, он побледнел, судороги сотрясают тело.

– Отключай, – испуганно командует Славик.

Он быстро делает старику инъекцию кардинизина. Мы видим, как плохо нашему раннему гостю, и уже раскаиваемся, что согласились на его уговоры. Почти три часа «эстафеты» – это не шутка.

Старик ещё слаб. Он задыхается от злости, тоски, презрения к самому себе и шепчет:

– Назад! Верните мне молодость. Сделайте хоть что-нибудь. Я не хочу умирать таким, таким... Возвратите меня. Я хочу иначе. Начать всё снова. Иначе... Возвратите!

Он опять требует. Но уже не зрелища, а невозможного. Требует спасения. Мы не волшебники, поймите это, милый дедушка. И простите эту странную машину – подивит...

Старик хлопнул дверью. Он еле идёт, и его модные перламутровые ботинки загребают в лужах мёртвые листья. Мне больно смотреть на него. Это тот случай, когда приходится разводить руками: поздно, жить будет, но душу спасти невозможно.

– Когда мы наконец засядем за отчёт? – вопросительно ворчит Славик. Три месяца! Три месяца сидим на этой станции и не можем уразуметь, что внутренний мир человека не может быть и никогда не станет общественным достоянием...

– Вы, наверно, устали, ребята? – робко спрашивает Оля. – Я ненадолго. Загляну куда-нибудь – и домой. Так хочется побыть зрячей, полюбоваться осенью.

И уже тревожно – ко мне. Ищет лицом, будто радаром:

– Вы не сердитесь на меня, Егор? А то всё молчите и молчите...

Ласковая моя. Смешная девчонка. Несмышлёныш упрямый. Я мало знаю слов, в которые сразу веришь. Ну как тебе рассказать, что дождь уже кончился и стволы жёлтого света выросли в нашей роще? Что засыпает полуденным сном речка и вода тщетно пытается смыть у берега отражения багряных и золотистых крон. Как объяснить тебе, Оля, что сейчас мне тоже хочется писать стихи?

Вот что и сделаю. Не скажу тебе ни слова, а сяду в свободное кресло поливита и подключу твоё сознание к себе... И тогда ты сама всё поймёшь. И узнаешь, почему я так упорно молчу.

Я словно невесомый. Словно хватил лишку молодого вина. Молча сажусь во второе кресло. Надеваю биошлем. Лицо Ольги всё ещё ищет меня, ожидает ответа.

– Подожди ещё минутку, Оля... – шепчу я.