Полк прорыва

Никогда в жизни я не испытывал такой обиды и такого разочарования.

16

Сначала я шел напрямик, через лес, потом по тропинке, мягкой и чистой, устланной хвоей. Пестрые сыроежки стадами сидят у обочин, некоторые прямо на тропинке: красные, желтые, радужные, как бабочки. Поют птицы. Хочется до смерти спать, хотя я спал ночью. Лечь бы под сосной, разбросать руки, вдохнуть свежего смолистого настоя и забыться. Потом проснуться — и чтобы кругом была только тишина и птичий перезвон. Никаких танков и автоматчиков, никаких выстрелов.

Что же я ухожу? Не похоже ли это на бегство? А если «тигры» опять попрутся? Возвращаюсь в роту. Капитан Климов сидит на пеньке и пишет донесение.

— У тебя во фляжке есть что-нибудь? — Он поднимает голову. Глаза его сияют.

— Нет.

— Жаль. Хотелось бы по глотку… Я тут и о тебе пишу.

— Нечего обо мне писать.

— Ладно, ладно, не скромничай. Что бы у нас тут ни произошло, это никого не касается, а вон результаты налицо! — кивает он в сторону поляны, на которой горят немецкие танки. — Климовская рота опять показала себя.

Рота показала. Это верно. И возглавлял ее кто? Вот так стихия и возносит людей.

Климов шутит, улыбается:

— Ну, извини меня, если я тебя обидел. Мы все-таки друзья. Из нашего училища в полку никого, кроме нас, не осталось.

17

Опять я возвращаюсь к своей мысли: хорошо бы звучало — комсомольский полк!

Группу за группой мы принимали в комсомол. Ребята все хорошие, основную задачу свою понимают — бить фашистов по-комсомольски. Остальное будем уяснять потом.

Вручать билеты приехал заместитель начальника политотдела корпуса гвардии подполковник Ветошин. С ним корреспондент корпусной газеты, худой небритый капитан. Настороженно обращается к каждому танкисту: все в комбинезонах, кто их разберет, в каком звании. Рядом с ним Ветошин кажется великаном — высокий, плотный, с полным спокойным лицом.

У капитана глаза усталые, лицо все в бороздках, кустистые брови выцвели, — может, ему уже шестьдесят лет? Я думал, что он собирается написать о вручении комсомольских билетов, а он отводит меня в сторону, усаживает на траве и говорит:

— Вы, конечно, знаете гвардии капитана Климова?

— Немножко знаю.

— Почему немножко? Говорят, лучше вас его никто не знает. Я хочу вас попросить написать о том, как Климов совершил подвиг. Предотвратил панику и навел железной рукой порядок.. А потом расправился с «тиграми». Ну, и о себе скажите кое-что. Вы же там тоже были?

— Да, был. Но писать я не буду… Наверное, у меня не получится.

— Попробуйте, я помогу.

— Да не в этом дело. Просто я не могу.

Капитан пожал плечами и ушел. Вскоре меня вызвал к себе подполковник Ветошин.

— Михалев, почему вы отказываетесь выступить в газете? Написать о своем боевом товарище. Прекрасном офицере. Не исключено, что его представят к высокой награде.

— Что?!

Вызвали Климова. Он оказался поблизости, тут же явился, — возбужден, как после легкого опьянения. Ветошин предлагает ему сесть, объясняет, почему его пригласили. Климов растерянно и умоляюще смотрит на меня.

— Пожалуйста, — говорит Ветошин, обращаясь ко мне, — мы вас слушаем.

— Я расскажу обо всем так, как было. А если что не так, пусть капитан Климов мне возразит.

— В моем донесении все уже сказано.

— Я не читал вашего донесения.

— Что ж, послушаем! — Климов хотел было закурить, но спрятал табакерку в карман: надо было спросить разрешения у подполковника.

Я рассказываю, Климов молчит. Потупил голову и смотрит в землю. Лицо Ветошина пожелтело, омрачилось. А когда я закончил, подполковник еле выговорил, сокрушаясь:

— Да как же вы дошли до жизни такой, товарищ Климов?! Такого еще в танковых войсках не случалось!

— Но я старался навести порядок, товарищ гвардии подполковник. Они отступали…

— Три года назад мы все отступали. Но даже в те тяжелые времена не теряли рассудка.

— Не знаю. Рота выиграла бой!.. Меня он, этот ваш комсорг, может не признавать, но моих людей!.. За своих людей я любому горло перегрызу! До самого бога дойду, а подчиненных в обиду не дам. Меня вам не удастся очернить, товарищ Михалев! Где это еще было видано: офицер выиграл бой, предотвратил панику, можно сказать, жизни своей не жалел — и его же осуждают! Такие безобразия творятся только у нас, где комсорги уже начинают командовать. Я этого так не оставлю!

Чем он больше ругал меня, тем легче становилось на душе. Теперь я видел, что сомнения мои были не случайны, что в дальнейшем с Климовым было бы воевать труднее, да и почти невозможно, он попал бы в ряд «непогрешимых личностей». Хотя он все равно сломал бы себе шею. Рано или поздно. У авантюризма одна дорога — в пропасть.

Меня Ветошин отпустил, а с Климовым еще долго беседовал. Расстались они вроде по-хорошему. Я думал, что на этом все и кончится. Но замполит в тот же вечер прислал за мной машину. Когда я подошел к нему, он сухо ответил на мое приветствие и сказал:

— Что же это вы сразу не доложили обо всем? Или первый день в армии находитесь?

— Я думал, что он сам доложил.