Полк прорыва

Неожиданно резко водитель свернул с дороги, машина наклонилась, мы заскользили по полу вниз — влево, потом нас опрокинуло вправо. Засели в канаве, мотор заглох.

Сестра посмотрела в крошечное окошечко и затаила дыхание.

Солдат-водитель позвал:

— Ребята, помогите подтолкнуть машину.

Несколько человек выскочили из кузова. Кто-то крикнул:

— Немцы! Танки…

Как ее ни раскачивали, слабосильная санитарка не могла вылезти из канавы, колеса осели еще глубже.

— Тихо, — сказала сестра, — может быть, они нас не заметят.

— Они уже заметили, — сказал кто-то.

Дверь кузова была открыта, и я видел, как все смотрели на дорогу: следом за нами разгоряченные тягачи тащили тяжелые орудия, — видимо, артиллеристы меняли огневые позиции. Ничего не подозревая, тащили прямо на танки.

Раненые стали им кричать, но офицер, сидящий на головном тягаче, показывал на свои уши: мол, ничего не слышно — торопимся. И вдруг на ходу соскочил на обочину и, останавливая тягачи, закричал:

— Ба-та-рея, к бою!

«Сейчас начнется заключительная сцена», — подумал я и уже приготовился ко всему.

Тягачи отползали в сторону, а отцепленные орудия разворачивались прямо на дороге. Я ждал, что немедленно прогремят выстрелы, мы из танковых пушек открывали огонь в считанные секунды. Приготовился, открыл рот, чтобы не оглушило. Но расчеты все копошатся, что-то лихорадочно делают, а офицер смотрит в бинокль на перекресток, где танки, и что-то очень громко кричит.

И вдруг я услышал знакомый посвист — выстрелили из танковой пушки. Снаряд перелетел через нас, разорвался в кустах. Второй пошел рикошетом, и там, где он коснулся земли, завихрилась пыль.

В это же мгновение почти залпом ответили наши орудия.

— Хорошо! — закричал офицер. — Хорошо!

А я понимал, что и противник не из простаков: сейчас нас накроют из множества танковых стволов. Где-то на вылете тот снаряд, который оборвет все.

Раненые залегли в канаве или отползли в кусты, только я и мой сосед-капитан в машине. У меня на душе даже какое-то удовлетворение, что я его не бросил. Хотя он, если бы мог, наверняка бы сказал: «Убирайся отсюда, если можешь».

Сразу зазияло несколько дыр в крыше металлического кузова, будто по ней ударили рогатиной. Потом по боковой стенке прошла пулеметная очередь и оставила круглые дырочки с острыми зазубринами, напоминающими те, что бывают у кухонной терки, только крупнее.

Пушки оглушили меня, я открыл рот и дышу, словно рыба, выброшенная на берег.

Кто-то подбежал к машине, умоляюще произнес:

— Ребята, если среди вас есть артиллеристы, прошу к орудиям. Почти вся прислуга вышла из строя… Чтоб их черт побрал, этих ваших «тигров»!

Он произнес это так, будто они, эти самые чертовы «тигры», были нашими или мы их специально пригласили сюда для встречи на этой дороге.

Несколько человек из канавы поднялись и побежали к орудиям. Офицер взглянул на меня: мол, танкист, у самого орудие в башне.

И вдруг я почувствовал, что могу встать и тоже пойти. Попробовал приподняться — никакой боли.

Помню, что я пошел покачиваясь, в каком-то тумане и что очнулся у орудия. Остальное все как в бреду: при каждом выстреле нас обдавало горячей волной воздуха и отшвыривало назад, но мы снова подбегали.

— Огонь! — кричал офицер. — Огонь!

Выстрелы, казалось, разрывали всю грудь, не только перепонки в ушах. Дым застревал в горле. А когда снаряды рвались впереди, нас осыпало пылью и комьями земли. И в этом смраде — дыме, смешанном с туманом, — носился офицер-артиллерист и кричал:

— Хорошо!

Я протер рукавом глаза, думал, сотру с них муть, но она еще больше погустела и расплылась полосами. Кто-то отстранил меня от орудия:

— Разрешите мне…

Когда бой закончился, я увидел, что из четырех орудий уцелело только одно, головное, и перед ним метрах в сорока горела «пантера». Какая-то вся изящная, гладко отточенная, будто ее готовили для декорации, а не для войны. Но почему тогда офицер проклинал «тигров»? Я увидел и их, только им не удалось приблизиться, дымились на опушке. Остальные, видимо, ушли.

Рядом со мной черной тенью встала женщина. Это была сестра, которая сопровождала нас.

— Ложитесь на носилки… Осторожно.

В полусне догадываюсь, что опять едем. Деловито тарахтит и тарахтит санитарка. Наверное, мы уже немало отмахали от передовой, потому что солнце стало ниже, скоро скроется за кромкой леса.

Теперь в кузове раненых еще больше. И на том месте, где лежал рядом со мной капитан-разведчик, кто-то другой. Тоже офицер, только артиллерист. Наверное, тот самый, что командовал орудиями. Я присмотрелся к нему — это был мой учитель, Семен Власович. Но сейчас он не походил на Робинзона — щеки ввалились, лоб угловато выпирал, широкий и бледный, на губах запеклась кровь.

Жив он или нет, я понять не мог и не решился позвать его, заговорить. Лежал он тихо, без единого стона. И вовсе не походил на себя. Если бы мы тогда с ним не встретились в блиндаже, я бы здесь не узнал его.

Машина въезжала во двор большого особняка. Подкатила к парадному крыльцу одноэтажного кирпичного здания с колоннами.