Полк прорыва

— Коля! — окликнул кто-то Шорникова.

Он обернулся и увидел: по лакированному паркету, опираясь рукой на палку, к нему спешил невысокий, сухощавый человек. Рукав пиджака заправлен в карман.

— Павел!

Шорников и лейтенант Павел Морозов когда-то командовали взводами в одной роте.

— Ну, давай обнимемся, — Морозов отставил свою руку с палкой для объятий. — Тебя-то я хотел увидеть больше всех!

Морозов лет на десять старше Шорникова. Он сразу выделился среди взводных, почти мальчишек, и вскоре стал начальником штаба батальона. Но приятельские отношения у него с Шорниковым сохранились. Иногда по ошибке их называли братьями: они и правда были похожи — и ростом одинаковы, и оба синеглазые, даже в голосе было что-то общее. И фамилии путали: Шорникова называли Морозовым.

— Наверное, тебя генерал Прохоров перетянул в Москву? — сказал Морозов, когда узнал, где Шорников служит.

— Нет. Я даже не предполагал, что он здесь, совсем недавно встретились. А ты где?

— Я на целине!

— Сам попросился?

— Не сам, но и не возражал.

К ним приближался полковник. В новеньком парадном мундире, но почему-то в сапогах и с кортиком. Уже немного навеселе, улыбается.

— Неужели это Огульчанский? — говорит Морозов. — Не знаешь, как с ним теперь — на «ты» или на «вы»?

Полковник останавливается перед ними, щелкает каблуками и слегка кланяется. Морозов смотрит на его огненные погоны:

— Неужели полк получил?

— Дивизию!

— Ух ты! Поздравляю. Быть тебе генералом!

— Посмотрим. — И Огульчанский обратился к Шорникову: — Вы, наверное, представляете здесь высокий штаб?

— Нет, я представляю только самого себя.

— И все же… — Огульчанский взял под руку Морозова и Шорникова. — Идемте, я познакомлю вас со своей женой.

Он подвел их к женщине с девчоночьей челкой. На ней было шерстяное платье — английское джерси — и туфли со сверкающими пряжками.

— Зина? — удивился Морозов.

— Все меня помнят! — пожала плечами женщина. — Вот не рассчитывала.

Шорников тоже знал Зину. Она брила на фронте корпусное начальство, иногда и лейтенантов. Платили ей за стрижку и одеколон столько, что Зина, наверное, в мешке возила деньги. Прежде она была худенькая, а теперь перед ними стояла представительная дама, но не блондинка, а брюнетка.

На улице разразился ливень. Асфальтированные дорожки у подъезда стали руслами черных ручьев. Пузырьки на воде весело подпрыгивают, будто под ними пружинки.

— Когда я приезжаю в Москву, обязательно бывает дождь! — говорит Зина.

— Старики считали, что это к удаче, — ответил Морозов.

— Но какая у меня может быть удача!

По радио объявили, чтобы люди выходили на площадь, садились в автобусы.

— Борщ остывает! — сказал Огульчанский. — Пора ехать.

— Я не могу в своих туфлях под такой дождь, — возразила Зина. — Иди поищи машину!

И Огульчанский куда-то ушел. Шорников и Морозов направились по лужам к автобусу.

Уже в пути их обогнали Огульчанские, ехали с кем-то на новенькой «Волге».

Дождь сменился градом. Казалось, дороги были усеяны мелкими стеклянными шариками, и колеса разминали их.

Когда автобус остановился у ресторана «Прага», град уже прекратился, но дождь все еще густо сыпал и небо висело над самыми крышами, придавив дома. Все спешили зайти в подъезд. Там стоял полковник Огульчанский.

— Пожалуйста, пожалуйста, товарищи. Осторожно, не шумите, генерал уже здесь. Сейчас должен подъехать маршал.

Морозов иронически посмотрел на его сапоги и кортик.

— Ничего не поделаешь, люблю сапоги, — сказал Огульчанский.

Он то и дело отвлекается от разговора, посматривает в окно. Морозов смеется:

— Есть люди, которые, где бы ни оказались, стараются обязательно наводить порядок. Неуемный какой-то он, этот Огульчанский. Не то в генералы метит, не то за полковничьи звезды отрабатывает. Но не будем придираться. Главное, что наши товарищи — комдивы!

Шорников вспомнил, как однажды под Бобруйском ночевали они с капитаном Огульчанский в каком-то глухом селе, в стороне от большой дороги, по которой двигались войска. И утром хозяйка сообщила, что за стенкой — немцы. Трое спят, четвертый дежурит, штопает носки. Вместе с Шорниковым Огульчанский ворвался во вторую половину хаты. Они захватили тогда обоз с боеприпасами. Огульчанский любил рассказывать об этом случае.

Теперь он не походил на того неприметного парня, офицера связи одной из бригад корпуса. Полковник был плотный, будто отлитый из чугуна, голова побрита — может, стесняется лысины?

«Возмужал, — подумал Шорников. — А я все таким же взводным и остался».

— Давно майором ходите? — спросил у него Огульчанский.

— Давно уже.

— А до штаба вы на какой должности были?

— Комбатом.

— Что же это они вас держали в черном теле?

— По-разному ведь служба у людей складывается.

— Но я вас знаю по фронту. Мой друг комбат Неладин плохих офицеров у себя не держал.

— Вы, оказывается, и это помните.

— А как же! Рад, что вы в Москве оказались. Хотя, честно говоря, завидовать вам не следует. Работать с высоким начальством почетно, но сложно. Может, одной академии мало окажется. В свое время я мог тоже попасть в штаб, но отказался. Зачем? В дивизии я сам себе хозяин.

— Это не совсем так.