Полк прорыва

— Одичает, одичает! Имейте это в виду, — подмигнул генерал и, не заходя в кабинет, объяснил, что нужно сделать. — Машина будет у подъезда через полчаса.

Батальон подполковника Чеботарева вышел в район занятий еще с вечера. Бронетранспортеры стояли под деревьями грязные, будто они перед этим пробирались под землей, как кроты. Солдаты сидят, надвинув на головы капюшоны намокших, вставших коробом накидок.

Танки сосредоточились в мелком осиннике — видны только башни и поднятые кверху стволы пушек.

Все начальство на вышке — военные и в штатском, — что-то обсуждают. Подполковник Чеботарев стоит навытяжку, как в почетном карауле, слушает, что ему говорит генерал-полковник Прохоров.

Шорников узнал многих маршалов и тех, которые были в пальто и шляпах, оробел больше перед штатскими и потому не поднялся на вышку, а остановился внизу, у самых ступенек лестницы.

На вышке генерал Прохоров поясняет:

— Сейчас мы попробуем изобразить вам современный бой, каким он нам сегодня видится. Вдруг будет нанесен «ядерный удар» тактическими средствами, и после этого батальон вместе с танками войдет в прорыв. Стремительно! Ведь «противник» тоже будет стараться заполнить брешь. Только танковые и механизированные войска способны выполнить такую задачу.

Никто не высказывает каких-либо суждений.

За высотами поднялось багровое пламя, потом оно смешалось с черными клубящимися валами дыма, потянулось под облака и собралось там величественным красным мухомором. Докатился резкий, звенящий гул.

Все стояли молча.

Шорников пристроился рядом с генералом, но больше смотрел не на поле, по которому, увязая в грунте, напористо двигались тяжелые бронированные машины, а на лица тех, кто находился на вышке. Танки пошли стремительно, как катера, — только грязь летит из-под гусениц.

— Да! — произнес кто-то.

— Вот это да! — добавил другой.

— Танки есть танки!

Шорникову показалось, что на лице его бывшего комкора генерал-полковника Прохорова морщины еще больше сдвинулись, а глаза затуманились. Что-то подобное с ним было и тогда, на Эльбе, где корпус встретился с американскими войсками.

Стоял оглушающий гул, поэтому все разговаривали громко, почти кричали. И только один генерал Звонов стоял в сторонке — прислушивался.

В низине бронетранспортеры настолько увязали в грунте, что почти не видно было колес, и все же батальон заметно продвигался, переваливал через седловину. Пошел следом за танками.

«Как там Чеботарев?» — думал Шорников.

И еще Шорников подумал, что ни с какой вышки никому не увидеть самого важного, того, что можно определить не с расстояния, а только по взглядам людей, по движению рук. В бою люди будут двигаться в машинах по горячему пеплу, дыша через противогазы еще не остывшим воздухом, думая о своих матерях, которые их на руках качали, о невестах и молодых женах. И о тех, которые погибали прежде, не с такой «громкой славою», но все же погибали с сознанием исполненного долга. Солдаты уносят в могилы свои последние думы. И если бы они передавались в наследство живым, эти их думы, наверное, на земле никогда бы не было войн.

«Интересно, а что было бы, если б последовала очередная вводная: противник применил ядерное оружие?»

И ему захотелось опять быть рядом с теми, кому общее имя — солдат, среди тех самых парней, на которых держался и держаться будет мир на земле. Они пойдут в огонь, понимая, что люди живут только раз и что жизнь — это самое большое счастье, даже если она и не получилась такой, какой мечталось. Они готовы не только к лаврам победителя, но и к самому худшему, что бывает на войне.

Из-за высот доносилась сплошная стрельба и гул двигателей.

И в ту сторону мало кто уже смотрел. Только генерал Прохоров все еще не отрывался от бинокля. Потом он опустил его и задумался. Может, перед ним в какие-то мгновения проходили в памяти сражения под Сталинградом. Лицо его было почти бронзовое, и на нем отразились ночи раздумий, короткие, как взрывы, неожиданные решения и постоянная тревога, не за себя, за всех других, за судьбу России.

— Спасибо, Тимофей Федорович, за все! — сказал один из тех, кто был в пальто и шляпе. — По-моему, есть над чем подумать.

Спустя некоторое время в указе среди награжденных офицеров Шорников встретил и фамилию Чеботарева Степана Дмитриевича. Побежал на почту, отбил телеграмму. На следующий день получил ответную:

«Благодарим, ждем в субботу. Чеботаревы».

Шорников вынул из портфеля букет южных роз, передал Людмиле.

— Спасибо! Какое чудо! — Она долго держала их в руках, не зная, что с ними делать. Видимо, сам Степан Чеботарев никогда не привозил цветы жене, с учений возвращался не с букетом ромашек и колокольчиков, которых в летнее время полно на окраинах полигонов и стрельбищ, а с благодарностями от командования.

Людмила ушла на кухню, а они расположились в кабинете. Вдруг Чеботарев вскочил с кресла:

— Что это такое? Выдумала еще…