Полк прорыва

— Вы меня извините, но я… Я в сорок первом находилась в Смоленске, когда он горел. Мне до сих пор чудится… Я боюсь пожара… Мы убежали тогда в лес, а по ночам над городом полыхало красное зарево. Сплошное! Языки пламени поднимались выше туч. И из этого пламени не вышли моя мать и сестры. Вы меня извините. Я всегда начинаю дрожать, когда…

Женщина заплакала.

Но если бы она знала, какие пожары он видел сегодня на экране, — показывали испытание атомной бомбы на одном из иностранных полигонов.

Двадцатый век подготовил человечеству катастрофу. Мы можем закрывать глаза на все, но от этого ничего не изменится. Бикфордов шнур уже подожжен, и пламя все ближе подбирается к динамиту. И все-таки наше спасение в том, что уже двадцатый век! Если ему не верить, то и жить дальше нет смысла.

Конечно, верить приходится. Но уже сейчас земной шар напоминает склад с горючим, у которого «курить не разрешается». А вдруг кто-то чиркнет спичкой…

В чьих руках сегодня судьбы мира?

Как ловко действовали иностранные солдаты и какие довольные у них были лица, когда они подвозили «куколку» под крылья самолета и особенно тогда, когда бомба сработала удачно и огненная волна начала раскатываться по окрестности, сметая постройки, сжигая технику, плавя песок. Военные и штатские обнимали друг друга, похлопывали по плечу. Наверное, они много заработали.

Проклятие!

Шорников пришел на Пушкинскую площадь, там на скамейке его должна ждать Елена. Но она, видимо, задержалась, а у фонтана стоял Сергей Афанасьевич Мамонтов.

— Как давно я вас не видел! — сказал он. — Забыли вы нас совсем, Николай Иванович.

— Да нет, не забыл.

— Я ведь опять один…

Подошла Елена. Шорников познакомил ее с Мамонтовым.

— Если не возражаете, я покажу вам свое зверье, — сказал ей Сергей Афанасьевич. — Обезьянку и собачек.

Елена приняла его предложение с восторгом, они сели на двадцатый троллейбус, которым нужно было ехать к Мамонтову.

Собачки сначала залаяли, потом стали ластиться, проситься на руки, но обезьянка урчала, уселась на шкафу и не сводила глаз с Елены.

— Она у меня умница, — говорил Сергей Афанасьевич. — Когда я собираюсь в командировку, беру в руки чемодан, начинает скулить и целует в щеку.

— Скажите ей, чтобы она была более гостеприимной.

— Чи-Ки, перестань урчать.

Но Чи-Ки заурчала еще громче.

— Ничего, она привыкнет, — сказал Мамонтов. — Вы уж извините, что у меня такой порядочек в доме.

— Я вам сейчас уберу все, — сказала Елена.

— Что вы! Что вы! Я сам. Все это мне привычно. Даже доставляет некоторое удовольствие.

Но он только так говорил, храбрился. На самом же деле он был мало приспособлен к этому. Все писал и писал. И жил нескладно, радости приносила только работа.

Сергей Афанасьевич приготовил кофе, они сели в кресла, подставленные к самодельному столику. Ножки у столика были необычные — березовые чурбачки. В комнате пахло берестой.

Только Елена взяла в руки кусочки сахара, как обезьянка тут же спикировала к пей на плечо. Елена погладила ее по мордочке, дружба была налажена. И теперь обезьянка так резвилась, что Мамонтов опасался — разобьет люстру или оконное стекло. Посыпались какие-то вазочки и статуэтки со шкафа.

— Чи-Ки! Хватит.

Обезьянка притихла.

— А вы слышали сегодняшнее сообщение? — сказал Мамонтов. — Китайцы взорвали атомную бомбу.

— Господи! — вздохнула Елена. — Что же это будет? Ну для чего она им? Когда они…

Американцы взрывают ядерные заряды под землей, у самого сердца планеты. Что-то придумали и французы. Немцы на Рейне не могут угомониться. Какой-то незримый фронт открыт. Против всех и всего на земле. И вода, и воздух, и земля — все будет отравлено. Безнаказанно! Война против человечества уже началась, хотя и молчат межконтинентальные ракеты. Теперь эти китайцы со своей бомбой. В какую сторону ветры понесут их радиоактивную пыль?

— Что ты загрустил, Николай Иванович? — сказал Мамонтов. — Солдату не положено впадать в уныние.

— Но положено думать.

— Это верно. Нынче людям некогда подумать. И присмотреться, что вокруг происходит.

— И вы говорите об этом спокойно?! — перебила его Елена.

— Об этом и надо говорить спокойно. Времена истерии позади. Только разум…

— А я уже думала: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Извините. Может быть, не будем о войне.

— Не будем. Сейчас я покажу вам что-то любопытное, — сказал Мамонтов. — Путешествуя по Японии, я сделал много снимков. Удивляет не только природа, но и стиль японских городов. — Он положил перед ними альбом в голубой папке.

Взглянув на первую же фотографию, они так и остались сидеть молча, склонив головы. Среди дымящихся руин брела лошадь — спускалась с гор. Кругом ни травинки, ни цветка. Только трупы… На глазах у лошади слезы. Она, видимо, паслась в горах, когда свершилась та, самая страшная трагедия в мире. Трагедия Хиросимы.

— Но это не фантазия художника, — сказал Мамонтов. — В Хиросиме поставлен памятник этой лошади.

На следующей фотографии американские солдаты позируют у памятника. Такие веселые!