Полк рабочей Москвы

Возникали в дни зарождения регулярной армии и другие проблемы, требовавшие разрешения. Одной из таких проблем были взаимоотношения между командирами и партийными организациями. В нашей команде коммунисты жаловались, что Логофет во многих делах не желает [35] считаться с партийной ячейкой. В свою очередь Логофет жаловался, что партийная ячейка вмешивается во все его военные распоряжения и не дает ему спокойно работать и установить твердую дисциплину. Когда отношения особенно обострялись, он приходил в военный комиссариат и подчеркнуто официально подавал мне маленькую четвертушку бумаги. В ней он обыкновенно коротко писал: «Прошу отправить меня на фронт, освободив от исполнения обязанностей начальника караульной команды».

Каждый раз я отвечал ему одно и то же: «Прежде всего, товарищ Логофет, разрешите разорвать ваше заявление и бросить в корзинку, а тогда будем говорить о деле».

Мне не хотелось ставить вопрос официально. Я рассчитывал, что все само собой уладится. Официальным же вмешательством опасался обострить и испортить отношения между командиром и партячейкой. Но в конце концов все мы пришли к убеждению, что этот вопрос надо решить раз и навсегда.

Лучше всего было обсудить положение с руководящим составом ячейки без Логофета, что и было сделано в саду райкома партии.

Ненависть к старой царской армии и ее офицерству порождала в те дни не всегда правильное отношение к воинской дисциплине. Само слово «дисциплина» приходилось подчас произносить с большой опаской. В это время у многих сложилась привычка вместо слова «дисциплина» говорить «порядочек».

Избегали и слова «командир». В документах тех дней, в различных инструкциях, запросах и т. д. вместо «командир» употреблялись слова «инструктор» или «организатор». «Организаторами» обычно называли командиров-коммунистов, «инструкторами» — военных специалистов, которые обучали красноармейцов, не не пользовались по отношению к ним никакой властью.

В нашей караульной команде создалась сложная ситуация. Возглавлял команду бывший офицер, и коммунисты чувствовали себя как бы обязанными вмешиваться в его распоряжения. Но Логофет и сам был коммунист. Из-за этого члены бюро ячейки просто терялись в догадках: «организатор» или «инструктор»?.. [36]

Совещание в райкомовском саду проходило долго и горячо. Выступления были острыми, много спорили. Наконец, как сейчас помню, поднялся секретарь ячейки Александров и задает мне вопрос:

— Ну что же, стало быть, в армии опять будут насиловать нашу волю?

Видимо, он ожидал, что я буду отрицать такое «насилие». Но я принял вызов и прямо ответил ему:

— Да, командиры будут навязывать и осуществлять свою волю. Без этого не будет армии.

Мы стали разбирать, в каких случаях и при каких обстоятельствах интересы революции могут заставить «насиловать волю» красноармейцев, и нашли много таких примеров. После этого совещания все стало на свое место: руководители партячейки решили не вмешиваться в военные распоряжения командира, тем более что подчас они и сами не знали, как лучше действовать.

В тот самый день, когда мы обсуждали в своей команде вопросы взаимоотношений партячейки с командиром, по соседству с нами, в другом полку нашего района, произошел более знаменательный случай.

Из 400 бойцов, отправленных на фронт отдельным эшелоном, сто человек были возвращены обратно в 1-й советский полк как совершенно недисциплинированные. Возвратившись с фронта в Москву, эти разболтанные бойцы стали держаться так, что им «сам черт не брат», возомнили, что могут вести себя так, как захотят.

Однако обстановка была уже иной. По приказанию командира полка Афоничева всю сотню бузотеров немедленно разоружили и стали усиленно обучать строю отдельно от других.

Большинство из них присмирело, но некоторая часть продолжала упорствовать. О том, что произошло дальше, мне рассказал сам Афоничев.

— Пришли сегодня ко мне в кабинет эти вояки, кричат, ругаются и даже угрожать стали. Вывели они меня из себя. «А ну, — говорю, — посадить их всех на гауптвахту!». Гляжу и впрямь потащили их красноармейцы, как миленьких. Прошло два часа. «Ну-ка, думаю, погляжу, держат их под арестом или нет?» Иду по двору. Как будто невзначай прохожу мимо караульного помещения, заглянул в окошко. Вижу — сидят. Наступил вечер. Я опять в караульное помещение. Оказывается, сидят, [37] а в караулке и журнал заведен для записи арестованных. Все чин по чину.

Афоничев помолчал, наблюдая, какое впечатление произвел на меня его рассказ, а в заключение заметил:

— Стало быть, можно и на гауптвахту сажать.

Наша караульная команда постепенно увеличивалась. Мы уже занимали два дома по Б. Алексеевской и обзавелись своей конюшней, но не хватало лошадей, необходимых для пулеметной команды и подразделения конных разведчиков.

Доставать коней было трудно, в особенности для части, не отправляющейся на фронт. Правда, районный совет всячески помогал нам, и если у кого-либо из владельцев за незаконные действия реквизировали лошадь, то ее, как правило, передавали нашей команде. Но это случалось не часто.