Полька

Утром Петушок приносит булки с кардамоном, и дома пахнет Швецией.

Он чистит зубы, пытаясь одновременно рассказать, что произошло на дежурстве:

— Истерик, как и полагается истерику, совершал публичное самоубийство. Теркой для сыра терпеливо резал себе вены — разумеется, тщетно. В лучшем случае пилинг для кожи.

Выстукиваю первые страницы сценария «Польских дам». Вечером отправляемся на местное кладбище. Побеленный средневековый костел с гробницами рыцарей, отважно грабивших Польшу во времена Северной войны. Ставим свечки на «холмик свежего праха». Дома танцуем под песенки Ника Кейва: праздник так праздник. У рока тоже есть свои могильщики.

Девять месяцев с точки зрения природы — достаточный срок, чтобы привыкнуть к мысли: «У меня есть ребенок». Пока что я привыкла не столько к Малышу, сколько к мысли о нем и своим обязанностям. Вывожу его гулять (случается, что силком — предпочла бы полежать), кормлю (пол-литра молока в день, витамины), укладываю пораньше спать. К семи вечера у меня от усталости подскакивает температура.

2 ноября

Со мной все в порядке: наконец-то прибавила два килограмма. Живот выдается и возносится передо мной вопреки законам всемирного тяготения, благополучно действующего на прочие части тела, — я тяжело спускаюсь к почтовому ящику. Письмо из больницы, две недели еще не прошли, значит… Я хватаюсь за поручни, в голове карусель. Разрываю конверт… Даун, расщепление позвоночника, патология мозга… Ничего подобного, всего-навсего направление к кардиологу. Опускаюсь на ступеньку: заскрежетав, мир вновь вернулся на свое место. Солнце движется с востока на запад, машины на шоссе — с юга в порт или на север, в Стокгольм.

Читаю воспоминания пани Фишер [42]. Влюбившись в Костюшко, она отправилась вслед за ним в Париж. Не умея очаровать его своими прелестями, она соблазняет Костюшко умом и привозит домой, в Польшу, на память от командующего, рекомендованного им сына полка, который просит ее руки. Неудачный брак, неудачная наполеоновская кампания, в которой пани Фишер сопровождает мужа.

Нам не спится. Размышляем, существуют ли бордели с беременными женщинами. Наверняка есть любители таких архетипических и архижопных удовольствий.

3 ноября

Покупаем рабочий стул: крутящийся, с регулируемой высотой. Петушок уже год уговаривал меня купить удобное кресло. Если бы не беременность, я бы осталась при (на) старом. Но уже стало тяжело наклоняться к столу, скоро придется запихивать живот под столешницу.

Перед тем как выйти в мир (магазин), Петр мажет лицо кремом. Втирает изысканное косметическое средство с энтузиазмом неофита (несколько лет уговоров).

— Надо же за собой следить. — Он появляется на пороге ванной, похожий на небрежно накрашенного трансвестита.

— Что это за крем?

— Ну, из газеты, рекламный, пробная упаковка.

— Это же основа для макияжа.

— Там было написано: «питает кожу, увлажняет».

— Иди умойся, — говорю ему, словно вульгарно накрасившейся девчонке. Да здравствует равенство?

В четыре темно, хотя еще не вечер. Тучи загустевают в сумерки, замораживаются на зиму.

Пани Фишер: «Домбровский (тот самый, знаменитый, из гимна «марш, марш, Домбровский, с земли польской…» [43]) плохо, едва-едва говорил по-польски».

Изобретение, достойное беременной женщины: к дверной ручке можно привязать веревочку, тогда не придется вылезать из ванны, чтобы захлопывать дверь, которую я поначалу открываю из-за духоты.

Около двух или трех ночи шум. Пьяный Хеллоуин: на тротуаре девочки в мини, на каблуках, с розовыми дьявольскими рожками — шатаются, их рвет.

— Праздник Всех Святых скоро прикажет долго жить. Старики, заботящиеся о кладбищах, однажды там и останутся, а в секуляризованных церквах в этот день будут устраивать rave party [44], — злорадно замечает Петушок.

Болтаем до пяти. Я ворочаюсь с боку на бок, внутри что-то булькает. Очень хочется лечь на живот. Но, говорят, тогда сдавливается брюшная аорта, и ребенок получает меньше кислорода. Переворачиваюсь на бок — теперь матери достается меньше сна. День после Хеллоуина кошмарный, сизо-невыспавшийся.

По домам ходят ребята в масках и выпрашивают: Godis [45]? Buss [46]? Если не «godis», то «buss» — забросают яйцами. Террор — на этот раз не смерти, а молодости.

4 ноября

В полдень я сваливаюсь. Пытаюсь работать лежа, стоя. Ничего не получается. Тошнота — из носа, не из желудка. Словно не только вот-вот вырвет, но и кровь носом пойдет.

На улице следы Хеллоуина — выброшенные маски, использованные лампадки. Тут же крутятся свидетели Иеговы. Пристают к прохожим, пользуясь «человеческой паранойей» — страхом смерти.

Сценарий «Польских дам» продвигается — сцена за сценой. Две-три в день — идеальный темп, без спешки. За спиной, словно адский ангел-хранитель, — неотступная мысль: «Что там с результатами обследования?»

7 ноября