Полка. О главных книгах русской литературы

И всех рассудит и простит, и добрых и злых, и премудрых и смирных… И когда уже кончит над всеми, тогда возглаголет и нам: «Выходите, скажет, и вы! Выходите пьяненькие, выходите слабенькие, выходите соромники!» И мы выйдем все, не стыдясь, и станем.

Это «выходите» — тоже параллель к евангельским словам: «Сказав сие, воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами». Мармеладов — пьяница, его дочь — блудница, но им будет дано по их вере.

Между прочим, эпизод с чтением Евангелия в первом варианте, отправленном Достоевским в «Русский вестник», был раза в три больше. Судя по всему, Соня не просто читала Евангелие убийце Раскольникову, но и по-своему трактовала его; возможно также, что следом за этой сценой давался первый намёк на любовное сближение героев. Всё это показалось публикатору Каткову чересчур скандальным — и он потребовал от Достоевского внести правки. В результате, по мнению литературоведа Валерия Кирпотина[1124], текст был испорчен:

Как это ни парадоксально звучит по отношению к непререкаемому авторитету гения Достоевского и по сравнению с общепринятым мнением, в главе в самом деле чувствуются пропуски и швы. Глава является кульминацией всего романа. ‹…› Однако кульминационность главы сглажена, отчасти даже стёрта. Мы слышим спор, мы видим борьбу Сони и Раскольникова, но нам не хватает звеньев, которые объяснили бы необратимость перелома, объяснили бы и то, почему столь расходящиеся между собой персонажи не теряют уверенности в возможность единства своего жизненного пути и своих высших жизненных целей.

Едва ли с этим можно согласиться. Несмотря на цензурное вмешательство, Достоевский переработал главу сам — и был доволен результатом. Возможно, Кирпотин привык, что душевидец Достоевский всё объясняет до последней чёрточки, — но в кульминационной сцене романа как нигде оказывается уместна недосказанность, мерцание, подобное свету того свечного огарка, при котором, к неудовольствию Набокова, убийца и блудница «странно сошлись за чтением вечной книги».

В каком остроге сидел Раскольников и почему за ним поехала Соня?

Острог, где сидит Раскольников в эпилоге «Преступления и наказания», списан с Омского острога, стоявшего на Иртыше. Здесь Достоевский четыре года провёл на каторге; гораздо подробнее это место описано в «Записках из Мёртвого дома». Переживания Раскольникова в первый год каторги также автобиографичны — от работ, которые он выполнял, до конфликтов с другими заключёнными. Большинство биографов Достоевского связывают с каторгой перемену в его взглядах — поворот не только к религии и той идеологии, что позже назовут почвенничеством, но и к новому типу письма, далеко уходящему от принципов натуральной школы.

После каторги Достоевский отправился в ссылку в Семипалатинск, где познакомился с будущей первой женой — Марией Дмитриевной Исаевой. Она была замужем за чиновником Александром Исаевым — опустившимся пьяницей; после смерти Исаева Достоевский сделал Марии Дмитриевне предложение. Черты Александра Исаева сообщены Семёну Мармеладову, а некоторые черты Марии Дмитриевны, женщины гордой, жертвенной, великодушной — и в то же время «страстной, экзальтированной»[1125], — Катерине Ивановне Мармеладовой. Но кое-что от первой жены Достоевского можно увидеть и в образе Сони Мармеладовой. В первую очередь это вполне шекспировское (и, конечно, христианское) умение полюбить кого-то за страдания — именно так, по воспоминаниям знакомых, полюбила Мария Дмитриевна бывшего каторжника Достоевского.