Полковник

Час дремоты на свежем воздухе совершенно освежил зама, он возвращался упругим легким шагом, он прыгал через лужи и напевал: «Трам-пам-пам-пам… ра-ри-ри-ра…» Он был похож на человека, принявшего наконец решение. Но нет, заглянув в это чудесное утро, похожее на хорошо промытые окна, решения какого-то особенного он не принимал. Зачем? Птицы летят и летят, потому что иначе не могут. В любой борьбе нет смысла помимо самой борьбы… ну а мир устроен именно так, как ему и надлежит быть устроенным. «Трам-пам-пам-пам… ра-ри-ри-ра…» С одной стороны, такой подход вроде бы и отнимал что-то у всемогущего человека. А с другой? С другой — определял предельно ясно этого самого всеобщего человека, разрешал как бы ему право на борьбу. Пусть и без смысла. Как Иван Федорович Круглов. И зам взгрустнул слегка — так искренне и неожиданно — в это чудесное утро от мысли, что, кажется, все кончилось — слег Круглов, второй день не встает. Следующая стадия Эксперимента определенно началась. Весьма и весьма важная, надо сказать, стадия… И все же жаль его, виновника всего и вся… Ну а Тамару Сергеевну надо удалить… на всякий случай. «Завтра же свяжусь с психиатрической».

— Ну-с, — произнес он бодрым голосом уже у себя в кабинете, — поищем, как говорится, за лицами лики… да-да, ведь лик — по гречески идея. А какова идея на сегодня? Неплохо б это знать. — И первый зам нажал одну из кнопок прямой трансляции с одним из институтов… нажал наугад.

— …В общем, шестнадцать было за, а двое против или трое, не помню.

— Это же все стенографируется при защите…

— Разумеется, только потом надо посидеть со стенографисткой, расшифровать и заплатить.

— Разве ж и ей платить надо?

— Ну-у… неофициально.

— Платят, платят, я точно знаю.

— Один черный шар сам шеф бросил наверняка, это, говорят, даже лучше, когда есть один или два черных шара.

— Нет, шеф не мог, он же не знал, как другие будут бросать.

— А я перед защитой наглоталась валерьянки, так что была абсолютно спокойна.

— Ну, теперь всё позади.

— А двести пятьдесят впереди!

— О господи! Скорее бы этот Эксперимент завершился, что ли! Хоть по десятке на нос кинули б.

— Жди! Начальство, конечно, отхватит оклада по два!

— Это уж точно, козлы!

— Фи, Валя, как тебе не стыдно. У нас, можно сказать, у всех в связи с Экспериментом совсем неплохие перспективы открываются, по десятке к окладу как пить дать добавят.

— Тогда не буду я кроватку продавать, может, и правда по десятке добавят, а? Нет? У меня кроватка совсем еще новая. Одно колесо только отвалилось, может, еще и пригодится, а?

— Прибавят, прибавят, не сомневайся — следующая стадия началась в Эксперименте.

— Кто говорит?

— Все говорят…

«Поразительно! — с восхищением думал зам, выключая трансляцию. — Еще и специалисты окончательно не сказали, твердо ли началась следующая стадия, а тут… тут все уже ясно, все известно, нет, видно, никуда не спрячешься от этого тысячеглазого свидетеля. Прямо-таки какое-то всевидящее око, всеслышащее ухо. Поразительно!»

* * *

А Иван Федорович лежал. Лежал и думал, что может, конечно, еще встать… только вот зачем? И не вставал. Лежал и думал, что может, если захочет, встать хоть сейчас и даже выйти в коридор. Только вот зачем? Если бы знать — зачем? Тогда б он встал. А так… Тамару Сергеевну вызвали срочно к мужу, какие-то там осложнения у него начались. Как-то она там сейчас?..

* * *

Тамара Сергеевна сидела и глядела на мужа. А тот с обычным напряжением глядел одновременно перед собой и вдаль.

Тамара Сергеевна разглядывала этот побледневший, почти просвечивающий ум — человека когда-то близкого — и вяло думала, осталось ли в нем хоть что-то от того доброго, отзывчивого, остроумного молодого человека, что очаровал когда-то ее — студентку-третьекурсницу мединститута… Да, она видела, что ее приход к нему в больницу каждый раз напоминает как бы момент приближения хозяина к своему верному псу. Когда тот, еще не видя хозяина, уже чувствует всеми клетками радостно накатывающие волны счастья. И виляет пес хвостом, и скулит, и места не находит от предчувствия близкой радости. Так и ее появление всякий раз вселяет в мужа это невнятное предчувствие близкой радости. Но дальше этого не идет, дальше ничего не случается — все тот же напряженный взгляд перед собой и одновременно вдаль.