Полковник Ростов

Два слова теперь будут обкатываться мозгами обера, обрастать липкими уточнениями, обретать иные смыслы…

Так и таскался он по ресторанам, министерствам и управлениям, возвращался под синее утро; проезжая мимо разгромленных кварталов, видел, как из грузовиков выгружают свежие, грубо сколоченные гробы, как привычно солдаты бросают туда тела или остатки их, быстренько опознают (подсказывают уцелевшие жильцы), углем пишут фамилии тех, кого в “Адлоне”, где воцарился юмор висельников, зовут издевательски высокопарно: “Пали смертью храбрых в бомбоубежище”. Германия, где ты, – спрашивал себя Ростов, родившийся в Африке, и оттого, быть может, не от ранения и возраста ноет страдающее сердце, а потому, что нация, возлюбившая фюрера, так жалко кончает существование, обязанное быть вечным, ибо нация – это не территория, населенная людьми, говорящими на одинаковом языке, это высший дух, парящий над германством.

И нация не погибнет! – твердил он, въезжая в Целлендорф. Нация ожесточена, нация горит мщением, каждая бомба вселяет в народ уверенность: мы – победим!

Уже раздевшись, уже отмассировав ногу, уже несколько раз прошептав заклинание “Пора кончать войну!”, неподвижно сидел он на кровати, раскладывая в памяти эпизоды протекших часов. Три мобилизованных официанта определены и двое из них оставлены без внимания: поваренок отпадал, как и сорокапятилетний официант с плоскостопием. А нужный ему человек носил имя и фамилию самые распространенные, он был

Генрихом Шульце, и адрес его известен, да нельзя идти к нему на дом.

Все трое – берлинцы, в одном и том же резервном полку, и не Генриха

Шульце надо искать, а поваренка и 45-летнего официанта, через них находить Шульце, а еще лучше напрямую – легкую на ногу девицу, которая не ведает, что судьбы Москвы и Берлина – в ее постельных шашнях с радистом из Цоссена. Проще простого – обратиться в отдел потерь управления общих дел вермахта, там уж точно установят, живы ли все эти три человека из “Адлона”, но, во-первых, вся административная система Германии развалена, никакого учета вообще не ведется, ни одной правдивой цифры в донесениях – и фюрера не обманывают, докладывая ему о положении на фронтах, как уверены в этом многие, а во-вторых, опасно: империя гибнет, ПВО столицы расшатано, развал ее начинается с земли, по ночному Берлину автомобили передвигаются со включенными фарами, лишь изредка с зашторенными синими. Но даже если Генрих Шульце жив, то не сбрасывают ли сейчас труп той девчушки в только что подвезенный гроб? Наконец, если ищет он правильно, то есть Генриха Шульце, то не исключено: и по его, Ростова, следам идут, его ищут, и не только абвер и гестапо, но и те, что ждут от него ответа, те, кто нашел его в Югославии и рассказал о Мадагаскаре, поведал о… (“Пс-ст!”)

Искать Шульце, искать! Для чего надо себя предъявлять там, где он бывал раньше с Аннелорой и без нее. Вкусы ее поражали, она тянулась ко всему тому, что доктор Геббельс именовал гнильем, экстрактом еврейского разложения: так и норовила супруга, воспитанная в строжайших правилах, покрутить – ни с того ни с сего – обнаженными плечами в “Танцфесте”, поаплодировать злобным комикам в “Романском кафе”, да и в “Адлон” похаживала ради оркестра, где экзотики ради похожий на негра барабанщик время от времени скалил зубы. С киностудией когда-то был у нее контракт, там ее так обидели, что возненавидела Аннелора всех звезд и режиссеров, настояла на своем и перебралась в Гамбург, но попадала в Берлин – и проникала на студию подышать воздушком развратца, а теперь и Гёца фон Ростова потянуло на тот же воздушок, хотя и без намерений подразвратиться, что, однако, тоже не помешало бы.

И “майбах” полковника Ростова остановился у дома на