Полковник всегда найдется

Он понимал, Каракулиев Иса, что дела его плохи и, по сути, дни сочтены. Но вот не всегда только утром он мог припомнить, что же случалось с ним ночью: как удлинялись носы человеческие и подбородки, стоило лишь ему задержаться взглядом на чьем-то лице, все начиналось именно с этого, а затем расплывались рты и хищно блестели зубы, и он видел перед собою заросшие кроваво-красные пасти; они хрипло ворчали, чаще о том, что хорошо бы поесть, — тут и самому приходила на ум еда, хотелось жирной животной пищи так сильно, что казалось, всю свою жизнь он питался одною травой, но сейчас вот его постигла наконец неодолимая участь хищника; мерзкая трава иссыхала, шелестела в желудке — и тогда он торопливо выбирался из палатки наружу и среди ночи слонялся по лагерю в поисках пищи, тревожа дневальных и спрашивая у них, где можно ее найти; так добирался он до окраины лагеря, а там, на отшибе, под закопченной масксетью, где помещалась походная кухня, в темноте гремел крышками холодных котлов и, вымазывая одежду и ладони сажей, осторожно, не ощупь забирался в складские палатки или будил поваров и их тоже спрашивал диким шепотом: «Мужики, подавать что-нибудь есть?» Они хрипло матерились спросонья, и тогда он предлагал им курнуть или шел в парк, к боевым машинам; почти неслышно, точно змея, проползал под колючей проволокой ограждения, весь трясясь своим тощим телом и подвывая от страха: вот-вот получит в спину дурную пулю от часовых!.. Но все уже привыкли к таким похождениям, и часовые лишь еще глубже запихивались в бушлаты, негромко переговариваясь между собой: «Вон-вон, смотри! Таракан выполз на промысел...» — «Ага, вижу...» — «Может, шмальнем пару раз по колючке, чтоб аж падла усрался?» — «Не, не надо: разбудим всех, шуму будет... Пускай ползет». Но чаще всего часовые попросту спали, зарывшись где-нибудь в кузове с грязным бельем. Таракан быстрой тенью проскальзывал от машины к машине, задирал брезент тентов и мигом просовывался внутрь, рыскал по ящикам ЗИПов, в кабинах ворочал сидушками и обыскивал бардачки — всюду он шарил своими худыми руками, надеясь, что где-то в загашниках с прошлой боевой операции все же осталась пара банок консервов. Он не мог успокоиться, пока не находил их. И если пальцы его нащупывали наконец прохладное тельце цилиндрической формы, Таракан замирал вдруг, загадочная улыбка на миг освещала его вытянутое лицо, он торопливо совал консервы за пазуху и так же тихо возвращался обратно в палатку, а потом в темноте начинал поедать то, что добыл; рыбные или мясные консервы, гречневую кашу с тушенкой или перловую, вонючий паштет, — что именно, это не имело для него никакого значения, он ел одинаково самозабвенно все, что ни попадалось, любая пища возбуждала в нем страсть; ел он до помутнения, до тошноты, и, даже когда, усталый и одуревший, откидывался наконец на своем месте на нарах, ему все слышался скрежет алюминиевой ложки о жестяное днище, тут он забывался и видел перед собою ряды коряво вскрытых консервных банок, внутри которых что-то пульсировало — и сквозь причудливые извилины просачивалась темная кровь... Таракан понимал вдруг: да ведь это же человечьи мозги! — и тогда жалобными, протяжными криками он уже не давал никому заснуть до утра.

Таракан вступил на вершину последним. Остановился и сбросил с себя автомат, а поверх него еще ремень со штык-ножом и подсумком. Небольшая округлая площадка, метров восемь — десять в диаметре, была встоптана и вся сплошь изрыта. Связанные между собой углубления напоминали окопы; даже земля из них выбрасывалась ни куда попало, а была аккуратно уложена и примята в виде низеньких насыпей, вроде брустверов, как раз с той стороны, откуда поднимались солдаты. Подальше, в полузасыпанной ямке, виднелись остатки костра; Расул склонился над ними.

— Теплые еще... Только ушли... Ночевали здесь... Увидели нас и ушли, а то бы так и сидели.

— Разведка, скорее всего... — Сержант стоял над окопами, всунув руки в карманы штанов. — Да, точно, только ушли. Отлеживались здесь и смотрели на нас. — Семенов присел. — Точно!.. — Он смотрел в углубление — на песке даже не было от росы мелкой ряби, зато четко отпечатались в пролежинах складки одежды.

— Гады, они ведь видели нас! — Расул поднялся и перепрыгнул рытвину навстречу сержанту.

Тот задумчиво стоял над окопами, нервно кусая губы.

— Да, а мы идем, как на прогулке... — Теперь он увидел поперек насыпей узкие прорези — отпечаток оружия.

Бабаев сидел на корточках в стороне и напряженно следил за товарищами. Таракан неожиданно проявил интерес: молча спустился в крайнее углубление и, присев, стал осматривать брошенное тряпье.

— Что там? — спросил Расул и подошел к нему сзади.

— Да так, ничего нет, тряпки...

— Не трожь, вшивые!

Сержант обернулся. Он стоял на краю площадки, внимательно всматриваясь в сторону соседней вершины. Она была еще выше той, где они теперь находились, и связана с нею довольно крутым трамплинообразным гребнем.

— Ну-ка глянь, Расул, своим орлиным кавказским оком — там вроде шевелится что-то...

— Где?

— Вон! На самом верху!