Полковник всегда найдется

В тот день после завтрака замполит собрал всех в большой, самой чистой палатке и начал политзанятия. В расположении дивизиона была мертвая тишина. Как вдруг со стороны кухни послышался выстрел, все выскочили из палатки и увидели Катьку, бегущую вприпрыжку на трех лапах и громко скулящую. Тут же объявили общее построение полка на передней линейке, из строя вытолкнули растерянного Борщака — уже без ремня, без погон, — и вот тогда Распущенный (именно так с тех пор прозвали командира полка) объявил приговор: «Этот, понимаете ли, распущенный солдат... Нет, он не фашист! Он хуже фашиста!.. Ведь он, понимаете ли, вытащил пулю, «а в гильзу забил бумажку, чтобы собака не сразу подохла, а дольше помучилась... Начальник штаба, у нас есть гауптвахта?» — спросил полкач стоявшего рядом майора. «Никак нет, товарищ подполковник!» — ответил майор. «Дать этому распущенному солдату лопату, пусть роет себе зиндан!.. Объявляю пятнадцать суток ареста!»

И вот ровно семь дней Борщак копал на жаре яму для себя рядом с караульной палаткой и оставшиеся восемь суток сам еще в ней сидел. Потом он рассказывал, как ему там приходилось. Утром и вечером — еще ничего; можно было спрятаться в тень под отвесными стенами ямы, но зато когда солнце в зените!.. Да и ночью не легче — холодно. К тому же всякие ползучие гады: змеи, скорпионы, фаланги, — они тянутся к людскому теплу. Накрывшись с головою шинелью, Борщак тан и просиживал в углу своей ямы ночь напролет, а услышав негромкий глухой удар, шуршание или шипение, вскакивал, хватал стоявшую под рукою лопату и начинал ею что есть силы плашмя колошматить по дну.

Теперь Семенов знал точно, что и ему не избежать этой участи; его теперь могло спасти лишь ранение или смерть.

...Сержант остановился и оглянулся: щуплая фигурка Бабаева, обвешанного с обеих сторон тяжелыми катушками кабеля, маячила далеко позади, где-то на середине склона. Молодой солдат тянул лямку одной из катушек — он прокладывал связь от огневой к вершине. Время от времени Бабаев останавливался и смотрел назад, на то, как ложится на склоне раскрученный провод, поправлял рукою козырек ободранной каски, спадающей ему на глаза, и с поразительным для такого крохотного тела упорством продолжал восхождение.

Семенов подождал, пока Бабаев сравняется с ним, забрал размотанную до половины катушку, взялся сам протягивать провод. Освободившийся от тяжелой ноши солдат пошел рядом с ним.

— Ну что, устал, Бабаев? — Сержант взглянул на солдата. Будто бы бодрый еще старичок в военной выцветшей робе шел рядом с ним.

— Не-е, — сморщенное лицо Бабаева расправилось жалкой улыбкой, — не особенно так...

— Тогда штаны подтяни!

На коротких косолапых ногах молодого солдата штаны постоянно свисали крупными складками.

— Родом-то откуда?

— Я? — Бабаев преданно посмотрел на сержанта.

— Ну не я же...

— Узбек я, — ответил солдат.

— А я думал, японец...

— Не, — солдат засмеялся, — узбек.

Он немного отстал, подтягивая штаны и расправляя сбившиеся под ремнем полы своей куртки; не расслышал того, что снова спросил Семенов.

— Я спрашиваю, город какой?

Бабаев втянул голову в плечи, будто опасаясь удара, и торопливо ответил:

— Шёндор...

Теперь сержант молча шел впереди и смотрел себе под ноги, но вот обернулся.

— Как ты сказал?

— Шёндо-ор, город, — солдат попытался заглянуть в лицо своему командиру, — Шёндор...

— Ну и как там у вас? В смысле, хороший город?

— Так, — Бабаев улыбнулся застенчиво, — не особенно так...

— А работал где? Или еще нигде не работал?

— Работал. Сержант усмехнулся:

— На базаре дынями торговал?

— На кхырпичном заводе работал.

— На кирпичном, ого! Так ты пролетарий, выходит.- Сержант обернулся и опять осмотрел крохотное, но выносливое тело Бабаева. — Глину мешал?

— Не, глину не мешал, мешает первый участок... а наша — печь...

— Значит, на печи работал?!

— Не, транспхартёр...

— Тебя не поймешь: печь, транспортер. — Сержант оглянулся. — Ну и что? Тяжело, неверное, было работать?

— Не, не особенно так. — Бабаев все улыбался своей жалкой улыбкой.

— По тебе видно... Зачем пошел туда-то, другого места не было?

— Отец там работал.

— На пенсии щас?

— Не, — солдат опустил голову и утерся свободной рукой.

— Все работает?

— Не-е, помер, — ответил солдат.

Сержант задержался. Бабаев упорно шел в гору, не оборачиваясь, со спокойным и смиренным лицом.

— Извини, я не знал... С матерью живете теперь? — Бабаев кивнул. — И сколько вас осталось у матери?

— Я и брат, два... Младший и старший — Два.

— Так вас трое, выходит?!

— Пять сестра еще, младший совсем маленькая...

— Восемь, значит... — Сержант покачал головой. — Ну и сколько ты там зарабатывал, на своем кирпичном заводе?

— Тхёриста рублей.

— Матери все отдавал?

— Не, книжка клал.

— Себе на книжку?! — Сержант удивился. — А зачем тебе деньги?

— Калым платить надо, жену надо...

— Вот оно что! И много уже накопил?

— Не, не особенно так,

— Значит, после армии пойдешь опять на свой транспортер?

— Работать надо, за жену платить надо.