Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)

— Сегодня, други мои верные, наступил решающий час. Немецкие рыцари оказались коварны и вероломны. Они разорвали мирное соглашение и тем самым предали Христа, чей крест они целовали в своей лживой клятве, пытаясь учинить нам ловушку. Но мы-то, православные люди, хорошо ведаем, что тот, кто предает Христа, будет им же и наказан, наказан мечами наших воинов. И ничего страшного нет, что клятвопреступников оказалось больше нас. Бог не в силе, а в правде. От Бога отказаться — к сатане пристать. Так в народе говорят. А посему никогда не будет того, чтоб сатана одолел Господа. Я верю в вас, други мои! Пора покончить с ливонскими набегами на святую Русь. Пора показать нашу русскую силу. С именем Бога мы разобьем сатанинских братьев. Отважно бил их Александр Невский со своими славными воинами, и мы будем немцев изрядно бить! Бить во имя пресвятой Руси!

— Побьем, Дмитрий Александрыч! — горячо грянули дружины.

— Буде немцу по Руси шастать!

— С нами Бог!

Князь Дмитрий смотрел на волевые, непоколебимые лица ратников, и по телу его пробежала та приподнятая, горячая волна, что вносит в душу стойкую уверенность.

— Спасибо, други! — большой воевода благодарно склонил голову перед дружинниками, затем надел шелом и вернулся к новгородцам, кои должны первыми начать вылазку.

Князь Дмитрий и новгородцам сказал напутственные слова, и те прониклись ими, отозвались также решительно и дружно:

— Со щитом будем, воевода!

— Побьем ливонца!

Князь Дмитрий, еще раз глянув на противоположный берег, усеянный крестоносцами, взмахнул рукой:

— С Богом, новгородцы! Впере-ед!

Весь передний полк, с развернутыми стягами, рысью двинулся на Кеголу.

«Только бы лед выдержал», — перекрестился Лазута Скитник.

Рядом с отцом сидели на конях Егор и Никита. Лица их сосредоточенные и напряженные, а по телу пробегает нервный озноб. Когда-то они участвовали в малой сече, разбив в Ростове Великом сотню татар на Ордынском дворе. Но здесь-то не сотня врагов, а несметные полчища, облаченные в такую непробиваемую броню, кою, сказывают, ни стрела, ни меч, ни копье не берут. Попробуй, одолей такую силищу!.. Но страха в сердцах почему-то не было.

— Прошли таки, — удовлетворенно молвил Лазута Егорыч.

— Прошли, батя, — кивнул Никита.

— Сейчас в «свинью» врежутся, — сказал Егор. — Ух, какой звон и рёв пошел! Пора бы и нам с переяславцами выступать. Уж скорее бы!

Лазута Егорыч пытливо глянул на сыновей. Оба нетерпеливые, жаждущие кинуться в сечу. Добро, что не ведают страха. Но в них говорит молодость. Молодой на битву, а старость на думу. А подумать есть о чем. Ливонцы преднамеренно вышли в открытое поле. Вокруг — ни лесов, ни скрытых лощин, ни увалов[163]. Неожиданный удар каких-нибудь из полков напрасен: всё обозримо на многие версты. И другая напасть: крестоносцев, почитай, втрое больше. Перевес противника огромен. Другой бы большой воевода отвел войска, но князь Дмитрий не дрогнул. Он поверил в силу русских воинов и пошел на могучего врага. Похвально, зело похвально, князь Дмитрий! Но битву еще надо выиграть.

— Глянь, батя! Новгородцы полностью зажаты немцами. Ну, чего князь Дмитрий медлит? — встревоженным голосом произнес Никита.

— Князь ждет, когда больше крестоносцев втянутся в битву… Скоро, сыны, и мы двинемся. Держитесь меня и сражайтесь с оглядкой. Не зевайте и не лезьте напролом. Враг может и сзади ударить. Меч притупится — гасилом[164] по шелому бейте. Эта надежная штуковина любую жизнь загасит.

Лазута Егорыч говорил неторопливо и степенно, как будто с сыновьями в лес на охоту снаряжался. Богатырски сложенный, он выглядел Ильей Муромцем с Добрыней и Алешей.

Углядев, что новгородцы уже слишком глубоко врезались в «свинью», большой воевода махнул рукой правому и левому полкам.

— Пора!

И пошли дружины на Ливонский Орден, а вслед за ними и пешие ратники, стремясь обхватить немцев с обеих сторон. Вот тут-то и разгорелась кровавая сеча!

Конники с гиком, ревом и свистом хлынули на крестоносцев. В первом десятке всадников, на своем быстром, черногривом, кабардинском коне летел князь Дмитрий. Обок, низко пригнувшись к буланой, развевающейся гриве, мчал любимый княжеский мечник, Волошка Севрюк — проворный слуга и отменный наездник.

Сшиблись!

Зазвенела сталь, посыпались искры, и загуляла злолютая битва. Свирепая, жуткая. Никто не хотел уступать. В бешеной, звериной злобе рубились с русскими воинами крестоносцы. Остервенело хрипели из закрывающих лицо железных масок:

— На куски порубим!

— Всех до единого уничтожим!

Рыцари хрипели на своем немецком языке, а русские, также остервенело, выплескивал своё:

— Не шарпать наши земли, треклятые ироды!

— Побьем, свиные рыла!

Гул, стон, рев гуляли над полем брани. Ржание коней, звон мечей, щитов, кольчуг и лат, тяжелые, хлесткие удары копий и сулиц, топоров и палиц, кистеней и дубин, обитых железом; ярые возгласы, стоны, крики и вопли раненых.

Сеча!

Ужасающая, грандиозная сеча.

«Ни отцы, ни деды наши, скажет летописец, — не видали такой жестокой сечи».