Полководцы Древней Руси

Мономах сошел с коня, подошел к берегу реки, снял с головы свой золоченый шлем, нагнулся, зачерпнул нм воды из Дона, показал шлем всему русскому воинству и отпил из шлема несколько глотков холодной мартовской воды. И тут же крики ликования покатились по русскому войску, воины поднимали вверх копья и мечи, потрясали щитами. Следом за Мономахом под радостный гул из Дона испили Святополк, Давыд, другие князья, а потом к воде подошли воеводы, дружинники, пешцы; каждый воин считал для себя честью вслед за князьями взять из Дона воды в знак великой победы над половцами. Ведь каждый знал, что со времен старого Святослава Игоревича, громившего здесь хазар и сжегшего их крепость Белую Вежу, русские рати не доходили до такой степной глуби.

Плескалась вода в русских шлемах, раскололась донская тишина криками и громким, возбужденным говором.

Войско отдыхало на берегу Дона остаток дня и ночь И весь этот день и всю ночь в степь уходили сторожи и из степи приходили сторожи: русские воины обозревали донские земли на десятки верст кругом, чтобы половцы нечаянно не пришли к Дону и не застали войско врасплох. На рассвете сторожи донесли князьям, что на речке Сольнице,[60] что впадает в Дон, они видели множество половцев, которые собираются туда со всех мест, а куда пойдут далее, то им было неизвестно.

И сразу встряхнулось русское войско, потушены были костры, разобраны шатры, увезен обоз; воины вновь по-надевали брони, кольчуги и шлемы, взяли в руки щиты, копья, боевые топоры, луки со стрелами. Войско, как и прежде, расположилось полками. Шли не торопясь, осторожно, прикрывая войско сзади особым сторожевым полком.

Во время того похода Мономах как никогда ранее неумолимо проводил в жизнь свои выверенные долгими военными годами взгляды на устроение войска, на его распорядок в походе: осторожность, постоянные и повсеместные сторожи, полная готовность к бою во время пути, высокий боевой настрой каждого дружинника, каждого воя, неустанное упреждение врага. Вот и сегодня, 24 марта 1111 года, сторожи лишь донесли ему о появлении больших конных толп половцев на Сольнице, а Мономах уже выступил туда всеми силами: главное теперь — не дать собраться там половцам со всей степи, напасть на них в неудобное для врага время, когда он не ждет появления русского войска, лишить подвижных степняков, любящих нечаянные нападения, их основной силы — быстроты и внезапности.

При подходе к притоку Сольницы — речушке Дегей[61] на краю поля появились большие скопища степняков. Но это уже не было неожиданным для Мономаха: он ждал их весь нынешний день и теперь ощутил то волнение, тот непонятный молодой восторг, который приходил к нему тогда, когда все им было сделано правильно и четко, когда он много и хорошо поработал и в вознаграждение за это к нему вот-вот должен был прийти успех.

Он понимал всю опасность этого часа — там, на краю поля, собирались тысячи вооруженных людей, и ни один из них не хотел умирать, но и с ним шли люди, которые думали не о смерти, а о жизни, о своих домах, селах, городах, женах и детях. На той стороне поля собирались люди, которых вела слепая ярость татей, пойманных с награбленным добром, здесь спокойно всматривались в даль, качали головами, обменивались немногими словами воины, которые пришли сюда, чтобы навеки покончить со страхом и унижениями, которые приносили им ежегодные вражеские набеги, утвердить себя на родной земле. И Мономах, и другие князья, и дружинники, и простые вой — смерды и ремесленники, еще вчера с ненавистью взиравшие на княжеских тиунов и дружинников, вирников и огнищан, сегодня шли вместе не для того, чтобы умирать, а для того, чтобы победить заклятого врага.

Половцы мельтешили вдали — то собирались огромной толпой, то вдруг растекались по самой кромке поля, то опять роились в центре.

Русское войско остановилось, и князья по ранней еще договоренности съехались перед ратями, обнялись каждый с каждым и поцеловались, поклявшись не посрамить Русской земли и добыть победу. Потом Мономах обратился к войску. Он сидел на коне спокойный, твердый, в простых боевых доспехах, со щитом на левой руке и с саблей в правой, и всем было ясно, что князь готов самолично рубиться с половцами. Он, как всегда в торжественные минуты, слегка приподнял голову и будто бы вглядывался куда-то в даль, его становящиеся уже бесцветными глаза сузились, смотрели строго, а подбородок каменел.