Полководцы гражданской войны

Наконец летом четырнадцатого года Котовский добрался до родной Бессарабии и с головой окунулся в прежнюю боевую деятельность. На ноги была поставлена вся полиция. Ранней весной шестнадцатого года жандармерия и конные стражники — всего около трехсот человек — окружили имение, где Котовский служил по подложному паспорту. Он оказал отчаянное сопротивление, но силы были неравные: с простреленной грудью Григорий Иванович был закован в кандалы и отправлен для суда я следствия в одесскую тюрьму. На этот раз военный, суд приговорил его к смертной казни через повешение…

— Командовал тогда Юго-Западным фронтом генерал Брусилов, — рассказывал Павел, — так вот он Гришу, уже не знаю по каким причинам, помиловал: заменил виселицу пожизненной каторгой… Потом — Февральская революция. Котовского условно освободили от наказания, отправили его с маршевой ротой на фронт… Когда румыны оккупировали Бессарабию, он отходил с боями в одних рядах с нами, большевиками…

Беседа наша внезапно была прервана. К кафе подкатил извозчик-«лихач» с зеленой шелковой сеткой на крупе лошади и коляской на баллонах. Из пролетки вышел мужчина атлетического сложения, в бобровой шапке и в шубе с бобровым же воротником. Он разделся и оказался в смокинге и брюках в полоску. Дружинники Котовского продолжали с увлечением играть в домино, не обращая на своего командира никакого внимания.

Когда Григорий Иванович подошел к нашему столику, Павел кивнул в мою сторону:

— Тот самый, что ты просил.

Мужчина в смокинге близко заглянул мне в глаза, крепко пожал руку и, усаживаясь, отрывисто представился:

— Гриша…

Пока они вполголоса переговаривались с Павлом о своих делах, я внимательно разглядывал своего нового знакомца: напомаженная голова, черные волосы причесаны на прямой пробор, коротко подстрижены усики, в углу рта — незажженная гаванская сигара.

Признаюсь, не таким представлял я себе легендарного Котовского. Передо мною сидел не то циркач, не то маклер с черной биржи. Смокинг облегал его могучие плечи, как влитый; казалось, стоит только «Грише» сделать резкое движение, и костюм его треснет по всем швам. Только позже я узнал, что и тогда Григорий Иванович уже брил голову наголо. Таким образом, мне довелось познакомиться с ним, когда он был в гриме. Кстати, гримировался он всегда сам и делал это с профессиональным искусством…

Онищенко вскоре ушел, оставив нас вдвоем. Я недоумевал, зачем я мог понадобиться Котовскому. Павел мне ничего об этом не сказал, а я не спрашивал: не полагалось. Тут все выяснилось: Котовскому нужно было рекомендовать двух французских солдат, вполне проверенных, готовых в любую минуту дезертировать и перейти на нелегальное положение, чтобы работать в революционном подполье.

— Мне нужны п-парни, — говорил Котовский, слегка заикаясь, — абсолютно надежные, готовые на все, п-понимаешь? На все!

Дело в том, что в войсках интервентов агитацией, пропагандой и распространением большевистской литературы у нас занималась так называемая «иностранная коллегия», активистов которой, по условиям конспирации, никак нельзя было сводить с боевой дружиной. Я же, хотя и вращался тоже среди иностранцев, но с совершенно иными заданиями. Так что я являлся наиболее подходящим посредником для подобной операции.

Так состоялось наше знакомство. В условиях одесского большевистского подполья 1918–1919 годов мне с Котовским довелось встретиться по делу еще несколько раз. Григорий Иванович появлялся то в образе мелкого помещика в пыльных сапогах, брезентовом плаще, с кнутом в руке, то блестящим офицером с вензелями академии генштаба, то священником. Я не всегда сразу узнавал Котовского: способностью перевоплощаться он владел в совершенстве. Ему служили не только грим и костюм: он изменял походку, выражение лица, голос, жестикуляцию…

В последний раз, перед тем как мы вышли из подполья, я встретился с Котовским в порту поздно вечером. На этот раз он был забулдыгой-шкипером с серьгой в мочке уха, с потухшей трубкой в зубах, в лихо заломленной на затылок морской фуражке, в тельняшке, плотно облегающей его могучую грудь под расстегнутым кителем.

Закончив деловой разговор, мы стояли у балюстрады одного из причалов, поглядывая на темные силуэты военных судов интервентов на рейде. Недолго оставалось им здесь торчать. Эвакуация белогвардейских и иностранных войск уже началась, в городе шла подготовка к вооруженному восстанию, вступление в Одессу партизан и регулярных частей Красной Армии ожидалось со дня на день.

Мы беседовали о будущем. Котовский мечтал, перебравшись в Бессарабию, сколотить там партизанский отряд, чтобы дезорганизовать тылы отступающих из одесского района белогвардейцев и интервентов. Мы с Котовским не сомневались, что вскоре же встретимся по ту сторону Днестра и снова в условиях большевистского подполья.

Беседу нашу пришлось внезапно прервать. Мимо нас, пошатываясь, прошел подвыпивший грузчик. Он обратился к Григорию Ивановичу совершенно трезвым шепотом:

— Семафор открыт! Давай… Быстрей!