Полководцы кавказских войн

Бородинское сражение, по вековой традиции, началось после торжественного молебна в русской армии. Свыше 100 тысяч нижних чинов и офицеров, генералов и самого главнокомандующего преклонили колени перед иконами полковых походных церквей.

Прапорщик Николай Муравьев в славный для русского оружия Бородинский день находился при главной квартире и смог увидеть грандиозную по своим масштабам битву во всем ее величии. Ему пришлось побывать и в ее пекле, на левом фланге русской позиции, в корпусе генерала Дмитрия Сергеевича Дохтурова.

Бородинское сражение произвело на юного офицера, у которого впереди было блестящее будущее, неизгладимое впечатление. В дневнике Николай Николаевич запишет немало откровений, сделанных в день Бородина. Есть среди них и такие строки:

«Подобной битвы, быть может, нет другого примера в летописях всего света. Одних пушечных выстрелов было сделано французами семьдесят тысяч, не считая миллионов ружейных выстрелов... От гула 1500 орудий земля стонала за 90 верст. Таким образом кончилось славное Бородинское побоище, в котором русские приобрели бессмертную славу».

В том сражении будущий полководец войн России на Кавказе познал воочию главный козырь русского солдата на поле брани. Он видел, как из атаки выходили поредевшие от залпов картечи кавалерийские полки, чтобы вновь и вновь ударить со всем бесстрашием по французам. Видел, как вся Можайская дорога была покрыта ранеными и умершими от ран, но при каждом из них находилось ружье с примкнутым багинетом. Видел, как выстраивались в грозные для атакующего неприятеля каре пехотные полки и батальоны, насчитывавшие в своих рядах к концу сражения всего сотню-другую людей. Видел, как русские войска стояли под вражескими ядрами в ожидании приказа пойти только вперед...

Познал прапорщик Николай Муравьев и гнев, и стыд за оставление древней русской столицы. Он вместе с войсками прошел по московским улицам, не смея поднять глаз, чтобы не встретиться с укоряющими взглядами горожан. Те молчаливо взирали на уходящие в сторону Рязани колонны кутузовской армии.

Генерал-фельдмаршал М.И. Голенищев-Кутузов, перед которым офицер-квартирмейстер засвидетельствовал личное мужество и блестящие способности порученца, все чаще стал поручать Муравьеву серьезные, не по его чину, дела. В Тарутинском сражении 6 октября он прикомандировывает его к авангардным армейским войскам.

Николаю Муравьеву, как обер-квартирмейстеру авангарда, приходилось принимать участие в рекогносцировках, которые не раз заканчивались скоротечными схватками с неприятельскими сторожевыми разъездами. Не раз приходилось ему обнажать свою офицерскую шпагу и при встречах с отрядами голодных, озлобленных французских фуражиров и мародеров.

В дневниковых «Записках» о тех днях контрнаступления русской армии сохранилось немало интересных записей. Среди прочего Николай Николаевич описал и такой случай на войне:

«Во время Тарутинского боя встретил я одного драгуна, который гнал перед собою русского, сильно порубленного. Русский кричал, просил пощады, но драгун не переставал толкать его лошадью и подгонять палашом. Я спросил, в чем дело. Пленный этот, как оказалось, был родным братом драгуна, ходил по воле в Москве и вступил в услужение к французскому офицеру, за что и не щадил его родной брат, который после строгого обхождения с ним отдал его в число военнопленных, собираемых в главную квартиру. Подобие римских нравов!»

Великая армия Наполеона Бонапарта, таявшая с каждым днем, продолжала отступать. Путь ее в скором времени преградила река Березина. Здесь, на ее стылых от порывов морозного ветра берегах, прапорщику Николаю Муравьеву довелось совершить настоящий воинский подвиг. Хотя ему и не пришлось при этом стоять под французскими ядрами и картечью, слушать над головой свист разящих пуль.

Дело обстояло так. В городе Борисове старый мост через Березину был сожжен. Требовалось всего за одну ночь выстроить новый, чтобы с рассветом русские войска могли начать переправу через реку, в студеных водах которой нашли свою погибель лшо-гие тысячи наполеоновских солдат и офицеров.

Задача, как понимали ее все, оказалась не из легких. Прапор-щику-квартирмейстеру Муравьеву под начальство дали конно-саперную роту капитана Геча, в которой осталось всего с полсотни изнуренных солдат-пионеров. Да еще в помощь назначили пехотную роту, в которой налицо оказалось лишь 15 человек рядовых.

Ночь выдалась темная и ветреная. Мороз крепчал с каждым часом, обжигая лицо и делая малопослушными руки. На широкой реке лед только-только становился. Но он еще не мог выдержать тяжести вооруженного человека, не говоря уже о коннике. Муравьев с Течем приняли следующее решение: устроить из связанных веревками бревен настил на льду там, где на речной глади возвышалось несколько островков. Такая задумка оказалась удачной.

Прапорщик работал наравне с нижними чинами. Таскал бревна к берегу Березины, связывал их веревками, спускал на трескавшийся лед. Николай Муравьев ободрял словами благодарности