∀поллон против Олимпа

Афродита обернулась к смертной женщине и рассмеялась смехом, за который рекламщики продали бы душу Аиду или какому-нибудь более современному дьяволу.

— Бедненькая! Пойди, подожди нас в общей зале!

Зачарованная Клепсидра мелкими шагами удалилась вон.

— Я буду откровенна, прекрасный и загадочный чужак, — проворковала богиня любви. — Ты бросил вызов олимпийцу. Такие поступки просто так с рук не сходят... Ты в огромной, огромной опасности... И это страшно меня заводит!

Афродита, сидевшая прямо напротив топтавшегося в нерешительности Аполлона, внезапно распахнула одежды и показала весь товар, что называется, лицом. Товар был совершенно без упаковки. Ни даже подарочной ленточки.

Всё-таки Ромашкин к таким сюрпризам не привык и мгновенно покраснел, однако его глаза от зрелища отказаться не могли.

— Ну же, Аполлон, — требовательно произнесла богиня любви. — Мой муж, бог несправедливой войны и кровавого угара, давно уже набросился бы на меня, а ты стоишь истуканом... Ах, вот и он! Что же ты, Арес, так долго?

Сначала студент Ромашкин почувствовал боль в спине, под лопаткой, затем эта боль объяла всю грудь, пронзила сердце, сведённое холодной судорогой, потом Аполлон увидел окровавленное лезвие меча, вышедшее из груди, и вот только после этого он понял, каким же всё-таки кретином является.

Арес отбросил тело врага на пол и сделал то, что несколькими мгновениями ранее и предсказывала Афродита.

— Гера будет довольна, — выдавила богиня из-под мужа.

— Сейчас будешь довольна ты, похотливая стерва, а там увидим, — пропыхтел Арес.

Раздав поручения олимпийцам, Гера направилась к дочерям Нюкты-Ночи — мойрам.

Три вещие сестры жили в удалении от всего мирского и были ежесекундно заняты. Они ткали полотно судеб, тут уж не до перекуров.

Клото пряла, Лахесис следила за сестрой и определяла судьбу каждого человека специальным мерилом, а неумолимая Атропос обрезала нити, когда жизни людей подходили к финалу.

Гера не особо вдавалась в их почётное и многотрудное ремесло.

Богини-ткачихи хоть и затворничали по причине стопроцентной занятости, но обретались тут же, на Олимпе, только не совсем на, а скорее в. Просторная пещера отлично изолировала мойр от внешнего мира, а внешний мир, в свою очередь, не слышал грохота их диковинного исполинского станка.

Спускаясь к мойрам, Гера постепенно начала ощущать пронизывающую вибрацию, а потом и звук, от него хотелось убить себя, но богиня на то и богиня, чтобы быть бессмертной.

Наконец, супруга Зевса вышла из туннеля в огромный зал. В центре стоял пресловутый станок, о котором не ведал ни один простой смертный.

Да, люди знали, что Клото, Лахесис и Атропос ткут полотно судеб, но они не представляли, насколько это промышленный, а не рукодельный процесс.

Одновременно в мире живёт и умирает не одна тысяча людей, и каждому самому завалящему человечишке соответствует нить. Поэтому ловкая Клото не сидела с прялкой, как думали наивные греки, а ловко вставляла новые и новые нити в хитроумное приёмное устройство станка, и их тут же подхватывало и тянуло к полотну. Поперечные нити символизировали время, они подавались в рабочую область автоматически.

Гера не знала, да и не хотела знать, кто подаёт нити, какая сила движет станком и насколько быстро мыслят сёстры, чтобы не сбиться, не замедлить работу и попросту не запортить полотно общей судьбы этого мира.

Мойрам не нужны были нектар и амброзия, потому что Клото, Лахесис и Атропос изначально жили быстрее прочих олимпийцев. Иначе они бы не успевали ткать судьбы.

Супруга громовержца стояла и смотрела на работу трёх женщин. Они отнюдь не были старухами, как представляли себе смертные. Но и назвать мойр молодухами язык не повернулся бы. Ещё, по мнению Геры, они были попросту отвратительны. В них жило что-то паучье. В повадках, в быстроте работы рук, в молниеносности перемещений, которые сёстры совершали вокруг станка.

Они успевали везде. Клото помимо снабжения полотна новыми нитями-судьбами умудрялась регулярно обегать станок, чтобы поправить и куда-то уложить очередной готовый участок бесконечного холста. Лахесис делала замеры и записывала их в пергамент, а Атропос с ненавистными любому смертному ножницами виртуозно обрезала положенные нити (боги, кстати, тоже побаивались, что золотые нити их судеб могут попасть под горячую руку неумолимой Атропос). При этом мойры постоянно переговаривались, синхронизируя свой труд и указывая друг другу на недочёты.

У богинь судеб были отвратительные высокие голоса. Их писк звучал ещё невыносимее, чем грохот станка.

Сам холст судьбы на поверку выглядел отнюдь не прекрасно, а пёстро, криво и во многих местах попросту нелепо. Что, собственно, и не удивительно, ибо соответствует.

Гера поморщилась и направилась к бессмертным работницам. Вблизи их движения и внешность были ещё противнее. Супруга Зевса даже сплюнула.

Как ни странно, поглощённые трудом мойры её услышали и приветливо пискнули, кинув на гостью по короткому хищному взгляду.

Более того, ей померещилась в возгласе одной из них фраза «Наконец-то!»

Гера собралась с мыслями и затараторила: