Полная иллюминация

Не без помощи сгоравших от вожделения мужчин и сгоравших от ненависти женщин моя далекая прародительница постепенно становилась собой, совершенствуясь в своих увлечениях: плетение, садоводство, чтение всякой попадавшейся под руку книги (а каких только не было книг в огромной Янкелевой библиотеке, занимавшей целую комнату, в которой они громоздились стопками от пола до потолка, и которая со временем станет первой публичной библиотекой Трахимброда). Но она была не только самой сообразительной жительницей Трахимброда, к которой обращались, когда нужно было найти решение наитруднейших задач математики и логики (СВЯТОЕ СЛОВО, обратился к ней однажды из темноты Многоуважаемый Раввин, — ЧТО ЭТО ЗА СЛОВО, БРОД?), но также и самой одинокой и самой печальной. Она была гением печали, она отдавалась ей целиком, разделяя ее на бесчисленные подвиды, упиваясь ее едва уловимыми оттенками. Она была призмой, преломлявшей печаль на бесконечное множество составляющих.

Ты грустишь, Янкель? — спросила она однажды утром за завтраком.

Конечно, — ответил он, дрожащая ложка с кусочком дыни на полпути к ее открытому рту.

Почему?

Потому что ты болтаешь вместо того, чтобы завтракать.

А раньше ты грустил?

Конечно.

Почему?

Потому что ты завтракала, а не болтала, а я всегда грущу, когда не слышу твоего голоса.

А когда ты смотришь, как люди танцуют, тебе бывает грустно?

Конечно.

И мне бывает. Как ты думаешь, почему?

Он поцеловал ее в лоб, чуть приподнял за подбородок ее голову. Ешь, — сказал он. — Поздно уже.

Как ты думаешь, Битцл Битцл часто грустит?

Не знаю.

А скорбящая Шанда?

О да, она грустит часто.

Ну, это и так ясно, да? А Шлоим грустит?

Кто знает.

А двойняшки?

Возможно. Нас это не касается.

А Бог грустит?

Грустит — значит существует, не так ли?

Я знаю, — сказала она, легонько шлепая его по плечу. — Может, я для того и спросила, чтобы узнать наконец, веришь ли ты в Бога.

Тогда скажем так: если Бог есть, то поводов для грусти у Него предостаточно. А если Его нет, то вот ему и повод погруститъ. Так что, возвращаясь к твоему вопросу: скорее всего, Бог грустит.

Янкель! — она обвила руками его шею, точно хотела проникнуть в него или вобрать его в себя.

Брод открыла 613 печалей: каждая по-своему уникальна, каждая — особое душевное состояние, одну не спутать с другой, как печаль в целом не спутать с яростью, восторгом, чувством вины или разочарованием. Печаль у Зеркала. Печаль Взращенных в Неволе Птиц. Печаль оттого, что Твою Грусть Замечают Родители. Печаль Смешного. Печаль Любви, Не Находящей Выхода.

Она барахталась в повседневности, подобно утопающему, хватаясь за все что угодно — лишь бы спастись. Каждый миг своей жизни она вела упорную и отчаянную борьбу за оправдание собственного существования. Она разучивала невообразимо сложные мелодии песен на скрипке, до того сложные, что казалось, уж их-то никогда не сыграть, — и всякий раз прибегала к Янкелю в слезах: Я и эту освоила! Какой ужас! Видно, мне самой надо сочинить мелодию, которую даже я не смогла бы исполнить! Вечерами она просиживала за книгами по искусству, которые Янкель покупал ей в Луцке, но по утрам выходила к завтраку с надутыми губами: Все это хорошо и даже прекрасно, но не предел красоты. Если, конечно, не заниматься самообманом. Это всего лишь лучшее из того, что существует. Как-то днем она провела несколько часов, неотрывно глядя на входную дверь.

Ждешь кого-нибудь? — спросил Янкель.

Какого она цвета?

Янкель встал вплотную к двери, так что кончик его носа уткнулся в дверной глазок. Лизнув одну из досок, он пошутил: На вкус — несомненно красная.

Красная, да?

Вроде бы.

Брод спрятала лицо в ладони. Но почему бы ей не быть хоть чуточку краснее?