Полная история рыцарских орденов в одной книге

Не менее оригинальную подвеску выбрал для своих рыцарей Людовик Орлеанский, брат Карла VI. В их перевязи прятался золоченый дикобраз, призванный обращать свои иглы против Бургундии. Геральдический девиз «Cominus et eminus» («Близко и издалека») напоминал о странной способности, которую приписывали животному – не только пронзать врагов острыми иглами, но и метать их на расстоянии, подобно стрелам. Разумеется, союз «ершистых» рыцарей носил название Ордена Дикобраза.

Еще один «зоологический» Орден – Слона – являет собой белую эмалевую фигурку с синей попоной, на которую водружены боевая башня и мавр с копьем. Сверху – крест из пяти бриллиантов, снизу – инициалы правящего монарха. Возникший еще во времена Крестовых походов под впечатлением о встрече с ушастым исполином, он до сих пор считается высшим из датских рыцарских Орденов. А сам слон – средоточие благородства, мудрости и силы – признан официальной эмблемой Дании. «Magnanimi Pretium» – «Награда великодушного» – может быть вручена лишь датчанам, оказавшим особые услуги королевской семье, а также главам иностранных держав. Со времен Второй мировой войны только четыре лица, не входивших в эту категорию, стали обладателями усыпанного алмазами альбиноса: сэр Уинстон Черчилль, фельдмаршал виконт Монтгомери Аламейнский, генералы Дуайт Эйзенхауэр и Шарль де Голль.

Впрочем, слон – он и в Дании слон, пусть даже и королевский. Судя по дошедшим до нас сведениям, создатели средневековых Орденов отличались куда более изощренной фантазией. Среди них – герцог Жан де Бурбон, основавший 1 января 1415 года в Париже Братство Железных Оков. Восемь знатных рыцарей и восемь оруженосцев поклялись каждое воскресенье носить орденский знак – позолоченные железные оковы на левой ноге. Даже подсвечник перед иконой Божьей Матери был сделан в виде цепей узника. Денно и нощно должна была гореть свеча в часовне – до тех пор, пока не найдутся шестнадцать человек, которые примут вызов членов братства биться «не на жизнь, а на смерть».

Обет этот представляется весьма странным; впрочем, ему далеко до того, который принимали благородные кавалеры и дамы из Ордена Воздыхателей и Воздыхательниц, созданного в начале XIV века в Пуату. Летом им предписывалось жечь камины и сидеть подле них, кутаясь в меховые одежды, а зимою не носить ничего, кроме обычного платья: ни шляп, ни перчаток, ни муфт, ни платков. В морозы они устилали землю зеленой листвой и оплетали дымоходы ветвями. Укрываться по ночам дозволено было лишь тонкой тканью. Впрочем, у членов этой диковинной секты были иные способы согреться – если один из них приходил в гости к другому, устав требовал от хозяина незамедлительно предоставить в распоряжение гостя дом и жену – а самому отправляться к нему с ответным визитом. Нарушивший законы гостеприимства рыцарь покрывал себя величайшим позором. Несмотря на столь горячие нравы, многие, как свидетельствует шевалье де ла Ту р Ландри, умирали от простуд: «Немало подозреваю, что сии Воздыхатели и Воздыхательницы, умиравшие подобным образом и в подобных любовных забавах, были мучениками любви»…

Совсем иное отношение к противоположному полу демонстрировали члены Рыцарского братства Белой дамы на зеленом поле, которое учредил Маршал Бусико, сын бургундского герцога Иоанна Бесстрашного. Один из самых известных рыцарей своего времени, он участвовал в нескольких Крестовых походах (на его счету – взятие Адрианополя и Бейрута) и, будучи пленен при Азенкуре, умер в Лондоне. До сих пор тайна, почему этот бравый вояка решил, временно переквалифицировавшись в Дон Кихота, основать Орден для защиты незамужних дам и девиц. От каких именно «ветряных мельниц» их следовало защищать, история умалчивает, но куртуазные забавы, канцоны во славу Прекрасной Дамы, подвиги во имя благородной любви стали для рыцарей бело-зеленого братства едва ли не делом жизни.

Образцы высокой нравственности являли миру и рыцари Ордена Страстей Господних, созданного, подобно великим Орденам прошлого, для борьбы с иноверцами. Из их четырех обетов два – бедности и послушания – нам хорошо знакомы. Что же касаемо целомудрия, упоминание о нем вряд ли нашло бы массовый отклик в сердцах граждан позднего Средневековья. Его деликатно заменили на требование супружеской верности, что вполне сочеталось с четвертым обетом, прежде нам незнакомым, – summa perfectio, личное совершенствование.