Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг

— Шум такой, — продолжал он, — что гонорары будут большие. По контракту мне полагается десять процентов, а при таком тарараме разойдется… ну, скажем осторожно, десять тысяч. Я не математик, но получается сотен шесть или семь.

Космо заморгал, словно его ударили в переносицу.

— Семь сотен?

— Может, и больше.

— И все мне?

— Да.

— Кук! — сказал Космо, и дядя его не упрекнул, но продолжил свою речь:

— Вижу, ты готов к сотрудничеству. Очень рад. Процедура проста. Я бы советовал разослать письма во все газеты, которые писали о романе. Опровергни епископа, обвини его в нетерпимости и несправедливости, а потом — раскрой псевдоним. Пойдем, я набросаю.

Набросав письмо, сэр Раймонд вернулся к лорду Икенхему и сообщил, что все в порядке.

6

[Космо сообщает в газеты, что роман написал он. Со службы его немедленно выгоняют, зато общество и печать — в восторге. Именно здесь Вудхаус вводит в действие Гордона Карлайла, профессионального мошенника, который, против обыкновения, ему не удался. Узнав, что Космо издал бестселлер, Гордон и его жена Герти решают выжать из него долг, а для этого — поехать в усадьбу, где живут миссис Уиздом и ее брат, чтобы шантажировать сэра Раймонда: не заплатит за племянника — откроют его тайну. Для верности они заставляют Космо написать ему письмо.]

7

Проглядев справочник, Гордон Карлайл узнал, что в три часа двадцать шесть минут есть подходящий поезд, и они с Герти еще успеют зайти в ресторан. Герти обрадовалась. Слишком часто приходилось ей перекусывать на ходу, хотя, как и лорд Икенхем, она любила поесть в свое удовольствие.

Примерно тогда, когда они пили кофе, а Гордон Карлайл закуривал сигару, вышеупомянутый лорд, посетивший с племянником клуб «Трутни», поглядел в окно на клуб «Демосфен» и тяжко вздохнул.

— Бу! — сказал племянник.

— Прости, не понял?

— Хотел тебя напугать. Икота пройдет.

— Меня напугать нелегко, — заметил граф. — Железный Икенхем, вот мое прозвище. Но я не икнул, я вздохнул.

— Почему?

— От горя. Если быть скрупулезным, у меня их три. Во-первых, мне жаль покидать тебя и Лондон. Погуляли бы, посмотрели, тут виды красивые…

— Ничего, ничего.

— Во-вторых — назовем это «горе № 2», — взглянув на тот клуб, я подумал о Бифштексе. Наверное, ты забыл, что прошлым летом, из этого самого окна, я сшиб с него цилиндр?

— А, черт!

— Вижу, ты помнишь. Тогда мне казалось, что он станет лучше, мягче, пощадит свою сестру. Какой же я оптимист!

— Он не щадит сестру?

— Куда там! Дворецкий Пизмарч сообщил, что он обращается с ней, как капитан «Баунти» — с последним матросом. Конечно, понять его я могу. Когда она склонит головку набок и спросит: «Что, дорогой?», ангел разорется, а уж тем более — человек, привыкший к повиновению. Судя по реляциям, бедный Бифштекс на шестой-седьмой раз взвивается над столом, изрыгая пламя. Да, понять я могу, но для давления это плохо, да и для ближних не очень хорошо. Ты знаешь Берта Пизмарча?

— Нет.

— Прекрасный человек. Мозги уместятся в аптечном пузырьке, но что мозги перед сердцем? Мы познакомились на корабле, когда он служил стюардом. Потом он унаследовал дом в Далидже. Еще позже, уже в начале войны, все боялись, что высадятся немцы, я вступил в эту местную оборону — и что же ты думаешь? Он там! Бывало, дежурим ночью, дрожим, но держимся, мой друг, держимся. Не захочешь, сблизишься. Собственно, мы теперь — как братья. Я устроил его к Бифштексу.

— У него есть дом?

— Как не быть, есть.

— Зачем же ему служить?

— Скучает без дела, мой друг. Он ушел на покой в самом расцвете сил. А где он служил, ты припомни! После океана не усидишь на заду. Стюард, говоря строго, тот же дворецкий. Коггз его немного подтянул, и, когда он сказал, что лучше — некуда, Пизмарч отправился к Бифштексу.

— Поладили они?

— Сперва Берту было нелегко. Но теперь, в деревне… Тихая сельская жизнь творит чудеса. Вот я, к примеру. Да, порой я чувствую себя жаворонком в неволе, но разве стал бы я в городе таким спокойным, разумным, быть может — скучноватым… Прости, ты что-то сказал?

— Нет.

— А мне послышалось, сказал.

— Я горько рассмеялся.

— Почему?

— Так, захотелось. Хочу — и смеюсь.

— Пожалуйста.

— Спасибо. А Бастабл твой что-то не меняется.

— Да?

— Да. Ты сам говоришь, рвет и мечет. Не щадит сестру.

— Потому что ездит в город, теряет свидетелей. Но сельская жизнь сотворит свои чудеса, дай только время. Леопардам нелегко менять пятна.

— А хотят они?

— Не знаю. Я видел мало леопардов. Бифштекс — тот исправится. Если бы Барбара с ним не поссорилась, он бы уже исправился. С ней он был бы таким, как в молодости. Какая жалость, однако! Когда ты достигнешь моих лет, ты поймешь, что мир просто кишит разбитыми сердцами. Куда ни взгляни — разбитое сердце. Поссориться так легко… Вот почему я боюсь за Джонни.

— А что с ним?

— Ничего хорошего.

— Он вроде бы женится?

— О нет! В том-то и дело. Помолвлен больше года с Белиндой Фаррингтон, но свадьбы не видно и не слышно. На вопросы невесты отвечает: «Позже, позже». Я страшно мучаюсь.

— Это и есть третье горе?

— Именно. Ой! — Граф взглянул на часы. — Бегу! Надо успеть на 3.26.

— Минутку! Неужели ей не надоело?