Полная луна. Дядя Динамит. Перелетные свиньи. Время пить коктейли. Замок Бландинг

Мерзопакостную тарелку Уилмот заметил не сразу. В первые минуты его сознание воспринимало только привычное течение совещания по сценариям. Мистер Шнелленхамер критиковал эпизод сценария, стоявшего на повестке дня.

— Этот парень, как я себе представляю, — говорил он, имея в виду героя фильма, — попал в переплет. Увидел, как его жена целует какого-то типа, и, не зная, что на самом-то деле он ее брат, уехал в Африку охотиться на крупную дичь, и вот, значит, этот лев его завалил и примеривается сжевать его физию. Он смотрит в жуткие глаза зверя и понимает, что конец близок. Так вот, Левицки, по-моему, вы ошибаетесь, считая, что тут надо вмонтировать эпизод в кабаре.

— Видение! — объяснил мистер Левицки.

— Видения — это хорошо. В нашем деле, думается, нет человека, который бы так уважал видения, как я. Но всему свое место. А тут самое место появиться морской пехоте Соединенных Штатов Америки. Я прав?

Он сделал паузу и обвел глазами присутствующих, будто хозяйка на званом обеде своих гостей.

Дакалки дакнули. Головы кивателей закачались, как тополя на ветру.

— Само собой, — сказал мистер Шнелленхамер. — Мисс Поттер занесите в протокол.

И с ублаготворенным видом он впился в бутерброд.

Следует учесть, что глава кинокорпорации «Идеало-Зиззбаум» не принадлежал к тем людям, которые способны поглощать бутерброды отвлеченно и, так сказать, втихомолку. Он ел бутерброд откровенно, ничего не утаивая. Для всех глаз и для всех ушей он неопровержимо был человеком, едящим бутерброд. Причем с виртуозностью, со смаком, не оставлявшим места игре в прятки. Его бутерброд колыхался перед ним, будто знамя.

На Уилмота Муллинера это подействовало, как удар грома. Я упомянул, что до этой секунды он не знал, что среди присутствующих имеются бутерброды, и нежданное внезапное чавканье с похрустыванием пронзило его, словно нож.

Поэты с чувством описывали многие значимые, властные звуки… шелест ветра в ветвях, рев валов, разбивающихся о дикий скалистый берег, воркование горлиц на ветвях извечных вязов, а также трели соловья.

Но ничто, ничто не тронет душу так глубоко, как равномерное чавканье бутербродом с говядиной, если чавканью этому внимает человек, четыре дня просуществовавший на соке одного апельсина.

Что до Уилмота Муллинера, то указанное чавканье словно нажало на кнопку и высвободило крывшиеся в нем самые черные силы. В его глазах вспыхнул тигриный блеск, и он выпрямился на стуле, словно проглотив кочергу.

В следующее мгновение присутствующие с изумлением увидели, как он с искаженным лицом взметнулся в воздух.

— Прекратите!

Мистер Шнелленхамер вздрогнул. Челюсть у него отвисла, бутерброд шмякнулся об пол. Он перехватил взгляд мистера Левицки. И челюсть мистера Левицки тоже отвисла.

— Прекратите, кому говорю! — гремел Уилмот. — Немедленно прекратите пожирать бутерброды!

Он умолк, задохнувшись от возбуждения. Мистер Шнелленхамер воздвигся над столом, указуя грозным перстом. Мертвая тишина окутала комнату.

Но тут же эту тишину прорезал пронзительный, резкий, завывающий вопль сирены. И магнат окаменел, слова «вы уволены!» застыли у него на устах. Он знал, что означает этот вопль.

Одна из причин, по которым съемки кинофильмов занесены в список опасных профессий, заключается в том, что для съемок этих непременно требуется темпераментная кинозвезда женского пола. Такая звезда пользуется спросом у публики, а Спрос Публики — это закон. В результате в любой студии имеется по меньшей мере одна одаренная артистка, упоминание имени которой заставляет самых крепких духом трепетать наподобие осинок. В «Идеало-Зиззбаум» это положение занимала Гортензия Бэроуш, Императрица Бешеной Страсти.

Темперамент — обоюдоострая штука. Он обеспечивает прибыль, но, с другой стороны, чреват неистовыми взрывами его носительницы, подобными тем, какими славятся аборигены Малайского полуострова. Каждая картина с участием Гортензии Бэроуш приносила чистый доход в пять миллионов, однако во время съемок этих картин она при малейшей неуступке ее очередному капризу была склонна впадать в амок, не щадя ни возраста, ни пола.

А потому была выработана процедура, довольно схожая с предупреждением о воздушном налете в дни войны. При первом же признаке, что терпение мисс Бэроуш иссякает, включалась сирена, рекомендовавшая всем, кто находился в студии, немедленно проследовать в укрытие. Позднее горнист, протрубив «отбой!», оповещал находившихся в опасной зоне, что звезда расцеловала режиссера и вернулась на съемочную площадку.

Вот эта-то сирена и прервала описанную мной драматичную сцену. На протяжении двух-трех минут после того, как сирена отзвучала, могло помститься, что великолепная дисциплина, гордость «Идеало-Зиззбаум», восторжествовала в очередной раз. Несколько глаз закатились, там и сям раздалось приглушенное аханье, но никто не шелохнулся. Затем снаружи послышался топот бегущих ног, дверь распахнулась, и на пороге возник белый как мел помощник режиссера с располосованным до крови лицом.

— Спасайтесь! — закричал он.

Присутствующие тревожно зашевелились.

— Она движется сюда!