Полночь и магнолии

В ее голосе он услышал надежду. Но ему не нравилось, как она ходила. Она шла как машина вместо того, чтобы идти плавно, как это делают девушки.

— Сенека! — сказала она.

Он взял ее руку. Ее пальцы были холодны, но ногти были хорошо ухожены. Каждый ноготок был аккуратно подстрижен и обработан.

— Ты выглядишь плохо, — сказал он ей.

Она не понимала и не могла понять его настроения.

— Я себя прекрасно чувствую, — ответила она и опустила глаза.

— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — приказал он.

Ей хотелось на минуту закрыть глаза, чтобы не выдать набежавших слез. Все! Она провалила свое первое испытание. Она поняла это по его голосу, по его манере говорить.

— Сенека… — произнесла она.

— Бога ради! Скажи, что с тобой случилось? Ты выглядишь так, как будто бы у тебя сейчас начнется истерика! — воскликнул он.

Но она твердила только одно:

— Со мной все хорошо!

Он отпустил ее холодную руку и отошел в сторону.

— Значит, говоришь, все хорошо? — спросил он вновь.

— Очень хорошо, — ответила она в свою очередь.

— Мы не виделись целых три недели и все, что ты можешь мне сказать — это то, что тебе очень хорошо?

— Как Вы провели это время?

Он не ответил. По правде сказать, ему было плохо без нее. А Пичи, тем не менее, было очень хорошо. Ему было интересно знать, почему она так бесчувственно беседует с ним. Он понял только одно, что она преуспела в искусстве сдерживания своих эмоций.

— Да, а еще погода очень хорошая, — продолжала Пичи.

— Очень хорошая, чтобы ехать на прогулку в открытом королевском экипаже, — подхватил Сенека.

Она потупила взор.

— Ты брала вчера на прогулку королевский экипаж. А имперский тебя что, не устраивает больше?

Теперь она все поняла и вздохнула с облегчением.

— Имперский экипаж предназначен для торжественных выездов, таких как коронация, свадебный кортеж, королевский день рождения и для особых дней. Его нельзя брать для простой прогулки.

— Но тебе ж он ведь раньше нравился! Ты попросила для себя золотой экипаж. Я отдал распоряжение позолотить его. Я ездил далеко, чтобы достать атлас для отделки сидений… И все это для тебя…

Она ничего не ответила. Она не должна была возражать своему мужу. Ее молчание еще больше разозлило его.

— А что стало со статуэтками, которые ты так любила? Ты приказала их разнести по комнатам.

Зачем?

— Я… Они… Это дорогие вещи, и их нужно поместить по разным комнатам. На них нужно смотреть с восхищением.

Но как она отвечала — и возмущало его, и одновременно очень напоминало тетушку Виридис.

Она делала и говорила все так, как научила ее она Боже, это же было очевидно, как день! Сенека продолжал:

— Ты не носишь больше украшения, что я тебе подарил?

— Ошибаетесь, я ношу драгоценности! — сказала она и дотронулась до своих сережек. Жемчужины в них были такие крошечные, что их можно было едва различить.

Совсем недавно, — подумал Сенека, — она блестела вся с ног до головы. А теперь она не блестела совсем. Вдруг он вспомнил о сверкающем камне. Он надеялся, что этот подарок заставит ее улыбнуться или сказать ему что-либо ласковое, нежное. Он вынул камень из кармана и подал его ей.

Она разглядела сверкающий камень и сказала:

— Это камень!

— Да, но он сверкает, как бриллиант, — сказал Сенека.

— Сверкает, но это не бриллиант. Это — камень, — продолжала настаивать она. Сенека забрал камень назад и сказал:

— Я думал, что ты будешь считать его бриллиантом.

— Буду считать? — спросила она. — Я слишком занята, чтобы играть в такие игры.

— Я вижу, — гневно прошипел он. — Чем же ты занята?

Пичи поняла, что он вконец разозлился, но продолжала отвечать спокойным тоном.

— Я занята уроками целый день. Вдобавок, я вышиваю и…

— Рисуешь? — добавил Сенека.

— Да, — ответила Пичи. — Я уже написала шесть картин.

— Я видел их, — сухо произнес Сенека.

Она ожидала, что он похвалит ее за рисунки, но он этого не сделал. Он просто стоял и рассматривал ее. Сердце у нее обрывалось, но ей приходилось сдерживать свои эмоции.

— А еще о чем ты желал бы поговорить со мной, Сенека? — спросила Пичи.

Ему не понравился тон, которым она все говорила.

— Да, желал бы! Крестьяне все еще ждут тебя у ворот. Августа сказала, что ждут уже несколько часов.

Сердце у нее чуть не вырвалсь из груди от услышанного. О, боже!

— Я знаю, — прошептала она, — Но для меня непристойно приводить больных крестьян во дворец, ведь дворец — не госпиталь.

— Ты бы могла осмотреть их у ворот, — сказал Сенека.

Она покачала головой.

— Я загрязню свое платье, Сенека. Ведь ты мне приобрел очень дорогую одежду, и я должна ее беречь.

Сенека подумал, что если бы даже она сожгла эту свою одежду на огне, то он бы не беспокоился.

— Ты больше не назовешь меня Сенекерсом? — спросил он. — Я прав?

Она поняла, что испытания подошли к концу, тщательно подобрала для ответа слова:

— Ты — наследный принц. Очень некрасиво с моей стороны давать тебе прозвище. Я надеюсь, что ты вскоре забудешь все, что я делала и говорила раньше.

Сенеке захотелось встряхнуть ее. Вместо этого он дотронулся до нее, надеясь на обратную реакцию.