Полночь мира (=Пепел Сколена)

  Маллия и ее родные жили в покосившемся, казалось бы, непонятно как держащемся домишке, где их набилось, как сельдей в бочке. С первого взгляда Морресту стало ясно: нищета поселилась тут всерьез и надолго. В то же время внутри жилище было чистым и опрятным, от развешанных на стенах пучков трав исходил терпкий аромат. Удивительно, что семья лекарей, один из которых промышлял чернокнижием, жила в такой нищете. Или здешние жители отличаются редкостным здоровьем (что не похоже на истину - в этакой клоаке должен быть рай для инфекций), или... Вот это больше похоже на истину. Под властью короля-батюшки Амори, любящего порассуждать о геополитике, здешние сколенцы едва сводили концы с концами.

  До сих пор Моррест видел только благополучные, зажиточные города алков. Теперь ему стало ясно, откуда эта зажиточность берется, и на чьих костях стоит Алкское королевство. И, кстати, почему за Эвинной Верхнесколенской пойдет вся страна.

  Ужин оказался простым, без изысков, и не особенно сытным. Гороховая похлебка, хлеб с луком, ягодный морс... Но чего требовать от людей, едва сводящих концы с концами? Моррест был благодарен хозяевам и за это, тем более, что неподдельное веселье родственников Маллии искупало недостаток еды.

  - Маллия, ты же прекрасно поешь, - попросил Хегер. - Спой гостям про Аттард!

  "Аттард, - подумал Моррест. - Там же Эвинна с Амори воевала, точнее будет воевать - но до этого еще три года! И будет ли - вот в чем вопрос..." Потом вспомнил, что во времена Оллоговой войны там насмерть дрался арьергард отходящих после разгрома сколенцев. Давно это было, сто тридцать лет назад, давно умерли последние солдаты той войны. Главное было всем известно: за одноименной рекой Оллог ловко поймал имперские легионы в ловушку, армия вырвалась, но понесла чудовищные потери и больше не могла задержать наступление. Как всегда, солдаты заплатили за тактическую безграмотность очередного "чистокровного Харванида". Впрочем, раздумывал Моррест ровно до момента, пока Маллия не тронула струны старенькой лютни, наполнив дом серебряным звоном, и не запела:

   Мы сегодня оставили город Аттард,
  За который сражались семь дней.
  Враг от радости лютой ужасно был рад,
  Ночь - от дыма пожарищ черней.

  Мы сегодня оставили город Аттард,

  Потому что сильны слишком наши враги.
  Лишь живые сумеют вернуться назад,
  И отдать все земные долги.

  Мы шагали, за спины закинув щиты,

  Мимо пышущих жаром руин.
  И судил мудрый Стиглон, что из темноты
  Старик согбенный вышел один.

  "Почему оставляете вы нас врагу? -

  Он спросил. - В чем наша вина?
  Я бы вышел на битву, да уж не могу,
  Не простит вам бегства страна!

  Если трусы вы подлые - вот вам мое

  Слово гневное, слово проклятья:
  Пусть не пустят в ненастье в свое вас жилье
  Ваши жены, дети и братья."

  Ничего не ответил сотник-храбрец,

  Что шел с нами сквозь огненный ад.
  Глаза сами сказали: "Не кори нас, отец.
  Не навечно пришел супостат.

  Мы сражались с врагом, мы стояли стеной,

  Знаем - можно его убить.
  И однажды за все, что творит со страной,
  Будет вынужден он заплатить.

  Мы однажды вернемся, по росной заре,

  Чтобы встретить у сел родных солнце,
  А они в мести пламени будут гореть,
  Без пощады. Клянусь, мы вернемся".

  Начавшись жалобно, будто Маллия и сама была готова провалиться сквозь землю от стыда, песня незаметно обрела силу, звучность и ярость - словно снова, как сто тридцать лет назад, она звала в смертельный бой, к смерти или победе. Так в его родном мире звучала "Песня смелых" или "Песня о Днепре". Такие песни не рождаются абы когда - лишь в годы великих испытаний, в эпоху страданий и героизма. Но живут гораздо дольше, чем породившие их войны и революции, и новые поколения находят в них новый смысл, может быть, совсем не такой, какой вкладывали в простые слова авторы... Песни начинают самостоятельную жизнь.